Features of Presenting of the Image of ″the Enemy of the People″ in the Soviet Press of the end of the 1920 – the First Half of the 1930th
Волкова Екатерина Павловна
аспирантка кафедры истории и правового регулирования отечественных СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, irucanji@gmail.com
Ekaterina P. Volkova
PhD student at the chair of history and legislative regulation of the media, Faculty of Journalism, Moscow State University, irucanji@gmail.com
Аннотация
В данной статье автор на основе исследования материалов центральных партийных изданий − газет: «Правда», «Крестьянская газета», «Рабочая газета»; журналов: «Большевик» и «Партийное строительство - за период с января 1928 г. по декабрь 1934 г. включительно выделяет и анализирует языковые особенности культивирования образа «врага народа» на страницах советской печати. Внимание акцентируется на использовании изобразительно-выразительных средств языка и стилистических приемов как эффективного оружия манипулирования массовым сознанием в процессе формирования данного образа в советской пропаганде.
Ключевые слова: печать, язык, образ, «враг народа».
Adstract
In this article the author on the basis of research of materials of the central party editions (newspapers: Pravda, Krestyanskaya gazeta, Rabochaya gazeta; magazines: Bolshevik and Partiynoe stroitelstvo) from January, 1928 till December, 1934 inclusive allocates and analyzes language features of cultivation of an image «the enemy of the people» on pages of the Soviet press. The attention is focused on use of language’s graphic and expressive means and stylistic devices as most effective weapon of a manipulation of the mass consciousness in the course of formation of this image in the Soviet promotion.
Key words: press, language, image, «enemy of the people».
«Падение человека влечет за собой падение языка» (Р.У. Эмерсон)
«Падение языка влечет за собой падение человека» (И.А. Бродский)
Как один из существенных факторов в процессе культивирования образа «врага народа» в советской пропагандисткой системе и, в частности, в центральных партийных изданиях изучаемого периода, необходимо учитывать фактор языка. Вообще, проблема специфики языка власти и власти языка поднималась в трудах таких исследователей, как О.И. Воробьёва1, А.Р. Лурия2, О.А. Мусорина3, А.М. Родченко4, Д.Э. Розенталь5, Д.М. Фельдман6 и др. В данных работах акцентировалось внимание на использовании языка не столько в качестве элемента рациональной передачи мысли, сколько в качестве мощнейшего оружия конструирования мифической, виртуальной, реальности как эффективнейшего орудия социального влияния вообще и манипулирования массовым сознанием, в частности.
В данной статье особенности языка власти предлагается рассмотреть на примере формирования образа «врага народа» в центральной партийной печати. Будучи одним из важнейших структурообразующих факторов советской идеологии и пропаганды, данная идеологема нашла свое отражение и в языке советской прессы: привела к возникновению разнообразнейших метафор и других риторических фигур, неологизмов, клише, способствовала распространению и преобладанию тех или иных стилистических приемов. В то же время и русский язык посредством богатства своих образно-выразительных средств оказывал сильнейшее влияние на формирование образа «врага народа» на страницах газет и журналов.
Успех информационной политики в процессе культивирования образа «врага народа» достигался в большой степени путем умелого использования образно-выразительных средств языка, методом проведения определенной языковой политики. Как писал В. Клемперер − филолог, писатель и журналист, а также исследователь тоталитарного сознания и языка, «сильнейшее воздействие оказывали не отдельные речи и не статьи, листовки, плакаты или знамена, такого эффекта не могли иметь средства, рассчитанные на мышление или осмысленное восприятие, а именно сам язык»7. Язык власти закреплялся в сознании и подсознании масс через отдельные слова, образы, речевые обороты, конструкции предложений, поглощался ими механически и бессознательно, а власть языка доходила до такой степени, что обычному человеку становилось весьма трудно определить, «что есть твое, а что впиталось в результате пропагандисткой обработки»8.
Действительно, при подаче образа «врага народа» язык советских газет и журналов отличался высокой степенью эмоциональности и метафоричности, был ориентирован не на рациональное, критическое восприятие, но на традиционную культуру и ментальность русского общества, со свойственными ему стереотипностью мышления, мифологичностью, религиозностью, склонностью к предрассудкам и т.д. Для закрепления образа «врага народа» в массовом сознании советская печать прибегала к целому ряду тропов и риторических фигур, среди которых можно выделить следующие: метафора, синекдоха, сравнение, фразеологический оборот, эпитет, ирония и др.
Порою предложение могло состоять из одних только метафор, которые выстраивались в целые ассоциативные цепи: «<…> преступный лабиринт грязи, низости, изуверства, алчных и кровожадных страстишек <…>, в котором копошились бело-монархические гадюки, несущие огонь и отраву в пролетарскую среду, заражающие миазмами измены советский воздух»16(так газета «Правда» характеризовала контрреволюционную деятельность вредителей по Шахтинскому делу). Или: «Сегодня пыль вытрешь, и не просто тряпкой с водой, а даже с керосином, а назавтра пыль опять появляется»17(так писал журнал «Партийное строительство» о необходимости очистить ВКП(б) от трудноискоренимых оппозиционных элементов).
Помимо использования изобразительно-выразительной силы тропов немаловажную роль в процессе культивирования образа «врага народа» на страницах советских газет и журналов сыграло также смешение стилей, а именно частое употребление разговорной лексики. В советской печати создавалась видимость непринужденности и естественности общения: использовались выражения с повышенной экспрессивность для максимально реалистичного и конкретного, в то же время образного и эмоционального изображения «врагов народа», что приводило в действие ассоциативный способ мышления.
Среди других стилистических приемов, использовавшихся советской печатью в процессе конструирования образа «врага народа», нельзя не отметить широкое употребление языковых клише. Сюда относится как само словосочетание «враг народа», а также «классовые враги», «классовая борьба» и т.д., так и риторические фигуры, ставшие в процессе многократного упоминания речевыми штампами. Для наглядности приведем следующие примеры: «ожесточенное сопротивление»; «бешеное сопротивление»; «бешеная ненависть»; «звериная ненависть»; «яростная борьба»; «яростные атаки»; «чуждые элементы»; «враждебные элементы»; «мелкобуржуазное болото» и т.д.
Повторенные множество раз на страницах советских газет и журналов, эти устойчивые образные словосочетания накладывались на уже существующие суждения и представления, выстраивались в ассоциативные ряды и цепи, тем самым закрепляясь в сознании людей. Читатели принимали их уже на веру, они начинали управлять чувствами людей и формировать их душевную субстанцию. Эти «ядовитые элементы»73, проникающие незаметно внутрь, поначалу, кажется, не оказывали никакого влияния, но «через некоторое время отравление налицо»74. Данный процесс происходил по аналогии с каплей, которая камень точит.
Характерной особенностью языка 1920–1930-х гг. было появление неологизмов: новые общественно-политические и экономические реалии потребовали появления новых понятий и терминов. В качестве отступления стоит заметить, что революции (будь то Великая французская революция или Октябрьская Социалистическая) традиционно рождали множество неологизмов, которые способствовали процессу демаркации социальных групп. В то же время в советской тоталитарной системе неологизмы играли еще и важную манкирующую роль. Эти процессы проявились также в возникновении новых терминов в советской пропаганде для обозначения «врага народа», при этом количество этих обозначений только росло в связи с тем, что объект политических репрессий постоянно менялся.
В центральных партийных изданиях употреблялись неологизмы общеязыковые, которые довольно быстро вошли в лексический состав русского языка и, следовательно, перестали ими являться: «кулачество», «кулак», «подкулачник» – для обозначения классовых врагов в деревне, производный от них глагол «раскулачить», прилагательное «кулацкий» и причастие «окулачившийся»;«троцкисты», «бухаринцы», «зиновьевцы» (производные от фамилий лидеров оппозиции Л.Д. Троцкого, Н.И. Бухарин и Г.Е. Зиновьева) − в качестве типизированных наименований политических противников; «рубинщина»75, «переверзевщина»76 и «громанщина»77, «кондратьевщина, чаяновщина»78 и «сухановщина»79 (производные от фамилий ученых И.И. Рубина, В.Ф. Переверзева и В.Г. Громана, Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова и Н.Н. Суханова) − как наименования враждебных коммунистической идеологии научных течений в области экономики и литературоведения.
Встречались в советской печати и неологизмы индивидуально-авторские / стилистические. Так, например, в статье «Построить боеспособную парторганизацию в деревне», опубликованной в № 3-4 журнала «Партийное строительство» в 1930 г., при подаче враждебного образа «оппортуниста» встретилось такое словосочетание, как «цитатмахерская ловкость»80 (вероятно, имелось в виду мастерское использование оппозицией цитат из классиков марксизма-ленинизма для доказательства жизненности своей политической программы). Другой пример: в передовице «Тоже – американский рекорд» газеты «Правда» от 19 января 1928 г. американская профбюрократия названа «большевикоедом»81 (т.е. «поедающей большевиков»), что вполне укладывалось в рамки антагонизма между капиталистическим строем и коммунистическим.
Нельзя обойти вниманием и такой языковой прием, как употребление в советской печати фамилий «врагов народа» во множественном числе с целью типизации: «Слуцкие» и «Волосевичи»82 (Е.Е. Слуцкий – выдающийся советский математик и экономист; В.О. Волосевич – историк, автор ряда книг по истории ВКП(б)); «Кондратьевы, Чаяновы»83 (Н.Д. Кондратьев – советский экономист; А.В. Чаянов – советский экономист и социолог); «Болдуины и Черчилли»84 (С. Болдуин и У. Черчилль – британские государственные деятели, лидеры Консервативной партии); «Истмены-Кацы и суварино-коршисты»85, (М.Ф. Истмен – американский журналист и писатель, поддержавший Л.Д. Троцкого против И.В. Сталина в борьбе за власть после смерти В.И. Ленина; В.И. Кац – советский экономист, автор ряда работ по планированию народного хозяйства; Б. Суварин – французский политический деятель, писатель, историк, коммунист, какое-то время поддерживал Л.Д. Троцкого в его борьбе против И.В. Сталина; К. Корш – один из теоретиков Коммунистической партии Германии, идеи которого в СССР были заклеймены как «леворадикальное отклонение»); «Азефы и Бродские»86 (Е.Ф. Азеф – революционер, один из руководителей партии эсеров; вероятно, имелась в виду династия Бродских – российских промышленников и капиталистов-сахарозаводчиков) и т.д.
Употребление фамилий во множественном числе на страницах советских газет и журналов использовалось для обобщения антикоммунистических течений в области экономики, истории, литературы и антисоветской политики капиталистических стран. Данный стилистический прием также являлся средством типизации «врагов народа» как внутри партии большевиков, так и за ее пределами.
Стоит упомянуть весьма часто встречавшиеся в советской печати обращения к фольклору, русскому и не только, к библейским сказаниям, а также отсылки к наследию мировой литературы. Это можно проиллюстрировать следующими примерами: «Троцкий <…>, как птица Сирин “все забывает, когда поет”»87 (на самом деле, согласно славянской мифологии, забывали обо всем на свете люди, услышавшие пение Сирина, но не сама птица); капиталистические страны, словно «омерзительные сирены клеветы свищут под советской стеной»88. Или, негативно реагируя на пророчества «буржуазных идеологов и их лакеев»89 относительно скорой гибели советского государства, журнал «Партийное строительство» в № 14 от 1932 г. упоминал народную пословицу: «Не вылакает собака реки, так всю ночь стоит над рекой и лает»90. Газета «Правда» в передовице «Перед приговором» от 9 марта 1931 г. приводила такую поговорку в отношении «Союзного бюро меньшевиков»: «Коготок увяз – всей птичке пропасть»91. В следующем сравнении: «Троцкий <…>, как Мальбрук собрался в поход для завоевания ВКП(б)»92, − появившемся в газете «Правда» от 1 мая 1930 г., издание обращалось к одной из самых известных французских народных песен «Мальбрук в поход собрался» (фр. «Marlbrough s'en va-t-en guerre»), которую сочинили французские солдаты в 1709 году накануне знаменитого сражения при Мальплаке после того, как пронесся ложный слух о смерти герцога Мальборо, виновника их предыдущих неудач в войне за испанское наследство.
Возьмем другой пример – упоминание в журнале в № 13-14 от 1930 г. библейского мифа о потопе при подаче материала о XVI съезде ВКП(б), который прошел под лозунгом борьбы с правой оппозицией. Издание писало о Н.А. Угланове как о «вольно или невольно сыгравшем роль голубя из Ноева ковчега, − который, по библейским преданиям, был выпущен «самим» Ноем посмотреть – не кончился ли потоп <…>. Голубь, то бишь Угланов, после первого своего «полета» вернулся в ковчег без всякого листика, что говорило о том, что потоп еще не кончился, и что съезд одних заверений и приседаний принимать не хочет <…>»93. Также весьма часто на страницах советской печати представители троцкизма сравнивались с «Иудами и Каинами»94.
В качестве иллюстрации отсылок к мировому наследию художественно-литературной мысли может послужить статья К. Розенталя «Куда растет правый уклон», напечатанная в журнале «Большевик» в № 13-14 от 1929 г. и изобилующая цитатами из произведений М.Е. Салтыкова-Щедрина. Например: «Я был однажды свидетелем, − рассказывает Щедрин, − редкого и потрясающего зрелища: я видел взбесившегося клопа»95 (М.Е. Салтыков-Щедрин. Из статьи «Признаки времени. Легковесные»). И далее журнал «Большевик» писал: «Нужно признаться: как ни потрясающе воистину должно быть зрелище, оно все-де меркнет перед лицезрением тех предложений и доводов в их пользу, с которыми выступает Предейн»96 (правый уклонист). Или: «Что <…> можно сказать о человеке, “у которого ни назади, ни впереди нет ничего, кроме умственного и нравственного декольте”?»97 (М.Е. Салтыков-Щедрин. «За рубежом»). Еще пара примеров из этой же статьи: «Устрашенные и убежденные, брюхопоклонники роют копытом землю, сверкают глазами, скрежещут зубами и показывают кулаки!»98 (М.Е. Салтыков-Щедрин. «Литературное положение»); «все эти рекламы правоуклонистского либерализма, “не больше, как прыщи, посредством которых разрешается долго сдерживаемое умственное худосочие”» (М.Е. Салтыков-Щедрин. «Сатиры в прозе»)99.
Образ «врага народа» раскрывался и через аналогию с персонажами зарубежной литературы. Так, например, «левая» оппозиция сравнивалась с главным героем романа испанского писателя М. Сервантеса: «Дон-Кихоты потому и называются Дон-Кихотами, что они лишены элементарного чутья жизни»100. В другом месте: «лавры Дон-Кихота не дают спать нашим “левым” загибщикам»101.
Еще один важный момент, на котором следует остановиться, - использование в процессе культивирования образа «врага народа» медицинского и биологического дискурсов. На данную особенность указывал, например, профессор и специалист по политической лингвистике Д. Вайс, отметивший, что метафора «тело социума и его недуги» активно формировалась в семантическом пространстве советской пропаганды102.
На страницах газет и журналов СССР раскрытие данной метафоры шло, во-первых, через такие традиционные инфекционные заболевания с явной внешней симптоматикой, как чума, проказа и другие: «безработица, как злокачественная язва, разъедает социальный организм»103 Англии; «классово-враждебные нарывы и язвы, разъедающие боевую и напряженную работу социалистического транспорта»104; «темные места и болячки <…>, язвы и сорные травы наших учреждений»105; «покрытый грязью, кровью и струпьями <…> режим»106; «анархо-синдикалистская гангрена»107, разъедающая рабочее движение Испании; «дряблые геморроидальные мумии, превратностями судьбы сохраняющие человеческий образ»108; «кризисная лихорадка, жестоко потрясающая организм капиталистического хозяйства»109 и т.д. Нарывы и язвы прекрасно визуализировались и непременно вызывали чувство отвращения, но при необходимости можно было провести «вскрытие болячек»110 и их обезвреживание (что являлось большим плюсом).
Во-вторых, «враги народа» приравнивались к зооморфным переносчикам болезней (насекомым-паразитам, кровососущим, гельминтам и другим возбудителям): «паразитические классы»111; «буржуазно-помещичьи кровопийцы»112; «мыши»113, бегущие «из разных нор»114; «черви»115, забравшиеся в «сердце промышленности»116. Газета «Правда» призывала «освободить партию от <…> “вредных насекомых, блох-жуликов и клопов-богатеньких”»117, а «Крестьянская газета» характеризовала кулака как «пиявку, которая десятилетиями сосала кровь батраков, бедных крестьян и середняков»118.
В-третьих, в процессе формирования образа «врага народа» советская печать активно пользовалась метафорами гниения и разложения: «загнивающий капитализм»119; «гнилая клевета <…> классовых врагов»120; «гнилой либерализм»121; «морально разложившиеся» элементы122; «старая интеллигенция как человеческая падаль»123; «вредители, как трупы издыхающего буржуазного мира»124; «троцкизм продемонстрировал всю гнилостность своих партийно-организационных идей»125; «гнилостные поклоны правого оппортунизма»126 и т.д. Процесс «гниения» классовых врагов обострял также чувство обоняния читающего: «смрадом и испарениями <…> отдает и от недавно раскрытой экономической контрреволюции»127; «миазмы измены128, заражающие советский воздух»; «очередной ядовитый цветок, который вплетается буржуазией в пахучий антисоветский венок»129.
Наконец, стоит отметить активное обращение советской печати в процессе культивирования образа «врага народа» к зоологическому дискурсу. «Враг народа», испытывающий «зоологическую ненависть»130, традиционно ассоциировался со «зверем», «хищником»: «охвостья наших классовых врагов с остервенением загнанного зверя <…> продолжали свою подрывную работу»131; «буржуазная печать звериным воем <…> проливает слезы бешенства»132 и т.д. и т.п.
Подробнее останавливаясь на данном моменте, заметим, что одними из наиболее часто упоминаемых в метафорическом смысле животных «советского зверинца» были змеи, пауки и скорпионы: «беззубое змеиное шипение»133 вредителей в науке»; «шахтинская змея»134; «бело-монархически гадюки»135; «кулаки-пауки»136; «скорпионы самодержавия»137. Советские газеты и журналы писали о «французском империалистическом пауке, разбухшем от немецкой репарационной крови»138, который «мечтал устроить себе новое переливание живительных соков»139; о «паутине клеветы, которую ткут социал-демократические прихвостни империализма»140; о буржуазии, которая «с удесятеренным бешенством обрушит свои скорпионы против революционных авангардов»141. Еще один пример: советский писатель А. Серафимович в очерке «Сражение» писал: «О, гады, шипуче-ползущие, извивающиеся вокруг ног идущих миллионов, меньшевистско-буржуазные гады! Нет, вам не заронить в сердца бойцов яда вашей мутно-лживой слюны»142.
Весьма часто для раскрытия образа «врага народа» советские газеты и журналы прибегали к терминам, обозначавшим представителей из семейства псовых: «демократические «кровавые собаки»143; «цепные псы капитализма»144; «антисоветские шакалы»145; а также из класса пернатых: «нападения капиталистического стервятника»146; «воронье карканье правых уклонистов»147; «до хрипоты каркало черное воронье контрреволюции»148; «маленькая хитрая хищная птица Рамзин»149 и т.д.
Сравнение «врагов народа» с пресмыкающимися, беспозвоночными, хищными млекопитающими и птицами представлялось особенно действенным в связи с пронизывающим семантическое пространство советской пропаганды противопоставлением «старого мира» и «нового», т.е. капиталистического строя - социалистическому. Весьма часто представителей чуждого советскому строю мира именовали «архиреакционными зубрами»150, а одной из наиболее удачных, на наш взгляд, «зоологических» метафор являлся образ «паука», который, с одной стороны, будучи кровососом, олицетворял классового врага – эксплуататора (чаще всего он символизировал кулаков и попов); с другой стороны, паук и паутина ассоциировались со всем старым, отжившим, пришедшим в упадок и запустение.
В заключение необходимо еще раз отметить ту ключевую роль, которую сыграл язык советской печати конца 1920-х – первой половины 1930-х гг., с его богатыми изобразительно-выразительными и образными средствами в процессе формирования виртуальной идеологической реальности вообще, и в процессе культивирования образа «врага народа» как одной из ее основополагающих составляющих, в частности. Однако целенаправленное использование русского языка в качестве эффективнейшего оружия манипулирования массовым сознанием привело к тому, что политизированный язык из средства передачи объективной информации о происках «врага народа» превратился в некую последовательность «павловских сигналов». Это было предопределено тем, что, несмотря на все обилие риторических фигур, неологизмов, стилистически-окрашенных слов и словосочетаний, отсылок к мировому наследию человеческой мысли и т.д. и т.п., язык власти не нес в себе никакой объективной информации о понятии «врага народа» как об историческом субъекте. Используемые в советской печати термины маркированы, эмоционально окрашены: они призваны выразить, передать и пробудить всю гамму разрушительных человеческих чувств и страстей – злобу, ненависть, бешенство, презрение, высокомерие и т.п. Такое использование экспрессивно-выразительных средств языка повышало способность советской пропаганды воздействовать на аудиторию и увеличивало эффективность управления массовым сознанием151.