В VIII-XII вв. центральной фигурой государственной доктрине Японии становится император. С одной стороны, сказывается влияние философии конфуцианства. Появляется традиционный для японского двора титул императора «тэнно» - Полярная звезда, что значительно ближе к китайскому «Сыну Неба» («тянь цзы»). В императорских указах все чаще употребляется выражение «камунагора» - «являясь божеством», а тронный зал правителя именуют либо «фиолетовым дворцом», либо «Залой великого предела», что выражает идею предельного состояния бытия, из которого путем последовательного удвоения рождаются инь и ян, а затем и все сущее.
С другой стороны, если смена династии «вмонтирована» в китайские представления о государстве и мандат Неба получается в награду за добродетели, то японская концепция власти оказывается абсолютно противоположной. Формируется представление о том, что правящая династия обладает легитимностью не ввиду наличия определенного запаса энергетики, силы, морали и доблести «дэ» (яп. «току»), а исключительно в силу своего происхождения от главного божества синтоистского пантеона. Так, использовав китайские представления о небе как о верховном абсолюте, японское сознание возводит императора в ряд сакральных символов, наделяя его благой силой дэ не временно, а навечно.
Если конфуцианство в философском учении Японии о государстве сделало ключевой роль императора, то буддизм приобрел в нем функции покровителя и защитника страны в целом. Мощь и процветание государства были главными объектами богослужений в создаваемых на государственные средства буддийских храмах. В то же время взаимоотношения между человеком и природой, производственная деятельность человека, связанная в первую очередь с земледелием, оставались за пределами буддизма. Здесь по-прежнему хозяевами были божества местных верований, в ведении которых находилась и вся земля, в том числе и участки, на которых воздвигались буддийские храмы.
Неповторимое своеобразие японских представлений о государстве состоит в том, что невозможно выделить одну философско-религиозную систему, которая имела бы доминирующее значение, развивалась на национальной почве в одиночестве, вне влияния других философско-религиозных систем. В этом смысле замечательным представляется синтез философии буддизма и конфуцианства в описанных в «Конституции из 17 статей» принцем Сё:току правах и обязанностях монарха.
В «Конституции» провозглашается естественность единой (абсолютной) власти «господина», или правителя, в рамках сообщества (государства, провинции) и таким образом утверждается идея централизованного государства, в котором «господин» (монарх) уподобляется Небу. Отношения между «господином» и «подчиненными» строятся на доверии, что ведет к гармонии, порядку. «Подчиненный» должен преодолеть личные интересы и поставить себя на службу государству, а «господин» - назначать на должности людей мудрых (из числа «подчиненных»), соотносить с их «заслугами» (или проступками) поощрения (или наказания).
Таким образом, в «Конституции из 17 статей» в полной мере воплощаются представления о так называемом «универсальном» государстве. В качестве объединительной идеологии выдвигается философская доктрина о гармоничном общественном бытии, достигаемом строгой иерархичностью социальных групп и должным их функционированием. Все эти условия обеспечивают реализацию высшей цели жизни каждого члена общества - «почитание Трех Сокровищ», или, иначе говоря, спасения. То есть буддизм становится фундаментом практической объединительной идеологии, имеющей конфуцианское содержание.
Конфуцианство дало государственной доктрине богатый материал для выработки представлений о гармоничном общественном бытии, где каждый должен поставить личные интересы на службу государству. Буддизм привнес чувство спокойной веры в судьбу, подчинения неизбежному, личное воздаяние за совершенное и равенство всех перед Буддой, а также супермагические ритуалы, служащие защитой для страны. В синтоизме идея государства обрела сонм родных богов, доктрину божественного происхождения императора, всего японского народа и японской земли от великой богини Аматэрасу. Все эти разноплановые представления объединялись вокруг фигуры императора - универсального интегратора, лица почти сакрального, служащего как бы мостиком между многочисленными божествами и японским народом, сводящего все в единую гармоничную систему, где земля не противопоставлена небу, а объединена с ним.