Belinsky and Kavelin (ties in life and literature)
К 200-летию со дня рождения В.Г. Белинского
Кременская Инна Кирилловна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, Lipf@mail.ru
Inna K. Kremenskaya
PhD in philology, Associate Professor at the chair of Russian journalism and literature history, Faculty of Journalism, Moscow State University, Lipf@mail.ru
Аннотация
В статье рассматриваются отношения В.Г. Белинского и К.Д. Кавелина, их личные, духовные и идейные связи в 40-е годы XIX века. Великий критик оказал на будущего ученого и политического деятеля огромное влияние, воспитывая в нем критическое отношение к современности и веру в право человеческой личности на свободу и достойное существование. Во время работы обоих мыслителей в журналах «Отечественные записки» и «Современник» их взгляды были во многом близки. Оба они исповедовали «закон постепенного исторического развития», обнаружив при этом понимание каждого из его этапов, мирного и революционного. Взгляды Белинского на свободу и гуманизм не противоречили либеральным убеждениям Кавелина.
Ключевые слова: В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, либерализм, революционная демократия, свобода, «Современник», «Отечественные записки».
Abstracts
This article describes the relations between V.G. Belinski and K.D. Kavelin, their personal and intellectual ties in the 1840s. The great critic had considerable influence on the liberal social scientist and public activist, forming in his mind the critical attitude to the contemporary Russian system and the faith in the human right to be free and to have a worthy existence. In the years when they contributed to the magazines “Otechestvennie zapiski” and “Sovremennik” Belinsky and Kavelin had similar views. Both of them defended the law of “gradual historical development”, which included both peaceful and revolutionary stages. Belinsky’s perspective on freedom and humanism did not contradict with Kavelin’s liberal beliefs.
Key words: Belinsky, Kavelin, liberalism, revolutionary democracy, freedom, Sovremennik, Otechestvennue zapiski.
Жизненные пути К.Д. Кавелина и В.Г. Белинского соединились в начале 1830-х гг., когда будущий великий критик был студентом университета, а юный Кавелин только собирался туда поступать. В то время в русской интеллигентной среде зародился огромный интерес к науке. Появилось много талантливых, самобытных людей, которые в области политической мысли, литературы, эстетики определили собой эпоху. К числу этих людей принадлежит и К.Д. Кавелин.
Ранний период его жизни связан с Московским университетом. Судьба вела его по проторенной дороге любознательного дворянского юноши. Родившийся в благоприятной обстановке достаточно обеспеченной семьи, обладающей высокими духовными запросами, он получил все возможности для интеллектуального развития.
Первая встреча Белинского и его ученика состоялась, очевидно, в 1834 г. В письме матери от 25 мая 1834 г. Белинский сообщает, что у него есть «две кондиции», что он приготовляет «из словесности к поступлению в университет двух молодых людей»1, одним из которых был Кавелин, по свидетельству его самого.
Белинский сыграл огромную роль в духовном становлении способного и любознательного юноши. Его уроки были очень плодотворными, и не только в образовательном плане. Наставник будущего ученого-историка и политика, без сомнения, ставил перед своим учеником проблемы гуманистического порядка, то есть в процессе занятий они, безусловно, затрагивали идеи гражданского долга, справедливости, права, порядка, которые почти в то же время были сформулированы П.Я. Чаадаевым. Кавелин и через 30 лет вспоминает, что учебными предметами Белинский со своим учеником занимался мало: учитель был уверен, что его подопечный с учебниками справится и сам, а «занимались с ним больше разговорами»; именно такой способ общения и влияния предпочитал Белинский в духовном воспитании одаренного юноши; «… он благотворно действовал на меня возбуждением умственной деятельности, умственных интересов, уважения и любви к знанию и нравственным принципам…»2, – позже в воспоминаниях подытоживает свои впечатления от уроков Белинского его слушатель и собеседник.
Касаясь содержания «разговоров», можно утверждать, что общественные проблемы были в центре их внимания. Причем оценка современной российской действительности подавалась в самом негативном духе: «Страшное бессмыслие, отсутствие всяких социальных, научных и умственных стремлений, самодержавный и крепостной status quo как естественная норма жизни, дворянское чванство и пустейшая ежедневная жизнь»3.
Характеристика современной России, безусловно, была пронизана духом скепсиса и неприятия и возбуждала в Кавелине, как он сам свидетельствует, критические настроения: «Во мне засело, благодаря Белинскому, отрицательное отношение ко всей окружающей меня действительности: социальной, религиозной и политической»4.
Эти «разговоры», беседы, занятия с критиком были важны тем, что здесь определялся и теоретический, и политический уровень интересов молодого мыслителя. О благотворности общения с Белинским он вспоминал впоследствии не раз. Но итоги этого интеллектуального и нравственного влияния критика вполне обнаружатся в последующие годы, когда Кавелин проявит себя как незаурядный ученый и политик.
Жизненные обстоятельства привели к более тесному общению Белинского и его бывшего ученика в начале 1840-х гг. Белинский живет в Петербурге с зимы 1839-1840 гг., приехав туда из Москвы по приглашению А.А. Краевского для ведения отдела критики в фактически заново создаваемом журнале «Отечественные записки». Кавелин с 1842 г. около года жил в этом городе, готовил к защите магистерскую диссертацию. Дружеские отношения и идейное согласие способствовали созданию литературного кружка, скрепляемого авторитетом Белинского. В разное время в это сообщество входили И.И. Панаев, М.А. Языков, И.И. Маслов. Бывали там и москвичи М.Н. Катков и В.П. Боткин.
В начале 1840-х гг. В.Г. Белинский пережил тяжелый идейный кризис, связанный с влиянием философии Гегеля, которое в той или иной степени затронуло большинство русских мыслителей. Белинский отдался идеям «примирения с действительностью» со всей страстностью, на которую был способен.
После завершения «созерцательного» периода в философском умонастроении критика, почти мистического увлечения безукоризненной логикой, убедительностью диалектических построений Гегеля в области философии и истории приходит тяжелое разочарование. «Поклонившись философскому колпаку Егора Федоровича», иначе говоря, отдав дань уважения философскому гению Гегеля, критик отказывается от безусловной веры в абсолютную истину его исторической концепции, оправдывающей жестокость, зло, бесчеловечность в силу того, что все «действительное разумно», то есть является воплощением нерушимой божественной идеи и воли. Он требует «отчета во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, инквизиции Филиппа II и пр. и пр. … Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови, – костей от костей моих и плоти от плоти моей»5.
Логика и диалектика, присущие философской системе Гегеля, отличающейся глубиной в определении общих законов движения и развития, нисколько не затрагивали социально-нравственных аспектов в жизни человеческого общества. Сочувствие угнетенным, бедным, обездоленным обращало внимание критика к судьбам конкретных людей, к мыслям о необходимости обретения свободы и благополучия, без которых достойная жизнь невозможна. Ему нужна была уверенность, что «меньшие братья», то есть народ, может и должен быть счастливым, а без этой уверенности мысль гегелевская о «лестнице развития» кажется ему глубоко неверной, ненужной, надуманной схоластикой. Гуманистические умонастроения должны были победить влияние концепции философа-идеалиста, в которой абсолютный дух и отвлеченная идея заслонили действительную жизнь и живого человека. Вот каким интеллектуальным и нравственным багажом делился Белинский с участниками кружка: «влияние Белинского на мое нравственное и умственное воспитание за этот период моей жизни было неизмеримо»6, – замечает Кавелин в своем очерке о Белинском. «Вообще отрицательное отношение ко всей окружающей меня действительности – социальной, религиозной и политической, благодаря Белинскому, во мне засело, хоть в очень наивной, неопределенной и мечтательной форме»7, – утверждает мемуарист.
В таком же настроении пребывали и другие члены литературного кружка, который сложился около Белинского в Петербурге. Это настроение не разрушало оптимистического взгляда на жизнь. Веселье, шутки, остроумные выходки были неотъемлемой частью их собраний: «Весело нам было очень, насколько можно было веселиться при отвратительной тогдашней обстановке сверху и кругом»8. Однако этим молодым людям прежде всего были свойственны глубокие умственные интересы, тревоги о будущем, призрачные, но такие ожидаемые и желаемые надежды на перемены.
Белинский открыт и непосредственен в общении. Уважение к людям, вера в их достоинство, забота об их счастье не позволяют ему смириться с нравственным злом, как бы оно ни выражалось. Сухость, бессердечие, эгоизм воспринимаются им не как личные недостатки, издержки воспитания или характера, а как гнетущие социальные пороки, даже когда речь идет о черствости, недостаточной чуткости близких друзей. Так, он не мог смириться с эгоизмом, самонадеянностью М. Бакунина.
Своим талантом, человеческим обаянием, нравственной безупречностью великий критик противостоял дворянской среде, которая, по словам Кавелина, «для юноши была заразой, и те, которые в ней не опошлели и из нее выдрались, были обязаны, подобно мне, тем струйкам света, которые контрабандой врывались через Белинского и ему подобных в эту тину и болото»9.
Влияние Белинского, душевную тягу к нему обнаруживали не только старые друзья, но и молодые, которые способствовали единению, сплочению кружка. В.П. Титов, А.Я. Кульчицкий и К.Д. Кавелин в Петербурге жили в одной квартире, куда частенько заходил Белинский. Эта квартира «превратилась в клуб». Что же составляло предмет их разговоров в этом «клубе»? О чем дискутировали они, что обсуждали?
«Мы мечтали о лучшем будущем, не формулируя положительно, каким оно должно быть, жадно собирали все анекдоты, слухи и рассказы, из которых прямо или косвенно следовало (или должно было следовать), что апокалипсический зверь не долго провоеводствует…»10, – вспоминал Кавелин.
Отрицательное отношение к социальным порокам было основой гражданских взглядов участников кружка Белинского. Вне социальной сферы Белинский не представлял содержательной, не пошлой, а полезной жизни. Но для поддержания огня такой жизни необходимо «масло внешних общественных интересов». Активный протест вызывают у Белинского бесправие, нужда, прозябание в дикости и невежестве большинства русских людей, в то время как меньшинство жуирует и живет в свое удовольствие. «Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности… подавши грош солдату, я чуть не плачу, подавши грош нищей, я бегу от нее, как будто сделавши худое дело… И это жизнь: сидеть на улице в лохмотьях с идиотским выражением на лице, набирать днем несколько грошей, а вечером пропить их в кабаке – и люди это видят и никому до этого нет дела… И это общество, на разумных началах существующее, явление действительности… И после этого имеет ли право человек забываться в искусстве, в знаниях!»11.
Отвергая с негодованием такую жизнь, Белинский заявляет: «Отрицание – мой бог». А разрешение общественных противоречий видит на пути социального обновления: «Социальность, социальность – или смерть! Вот девиз мой!»12. В другом письме та же мысль: «И настанет время – я горячо верю этому… не будет богатых, не будет бедных, ни царей, ни подданных, но будут братья, будут люди»13. Эту веру в социальное равенство и братство критик исповедует в начале 1840-х гг., период наиболее близкого и тесного общения с Кавелиным. В это время после болезненно пережитого духовного кризиса складывается прочный демократический образ мыслей, определяются нравственные симпатии, во всей своей мощи раскрывается талант критика.
Воздействие Белинского на окружающих его людей, жадно искавших ответ на вопрос, как устроить жизнь, чтобы человек был свободен и счастлив, было огромным. И не только замечательный ум, безграничное обаяние, редкое критическое дарование не могли не привлекать заинтересованного внимания слушателей. Это было, по словам Кавелина, «действие человека, который не только шел далеко впереди нас ясным пониманием стремлений и потребностей того мыслящего меньшинства, к которому мы принадлежали, не только освещал и указывал нам путь, но всем своим существом жил для тех идей и стремлений… отдавался им страстно, наполнял ими всю свою жизнь»14.
Оценка Кавелиным своего учителя искренняя, восторженная, но что касается политической составляющей его убеждений, вряд ли молодой ученый в полной мере осознавал их глубину. «Его идеалы были нравственно-социальные более, чем политические. Политической программы ни у кого в тогдашних кружках не было», – утверждает автор воспоминаний15.
Противореча сам себе, он не замечает у Белинского политических убеждений. Но не в одночасье же возникла программа, насыщенная политическими требованиями, которую критик провозгласил в зальцбруннском письме к Гоголю, – установление таких отношений, при которых соблюдались бы права народа: отмена телесных наказаний, выполнение законов, ликвидация крепостной зависимости крестьян. На базе именно этих буржуазно-демократических требований вызревала идея свободы.
Письма Белинского к В.П. Боткину начала 1840-х гг. также дают повод усомниться в правоте Кавелина, недооценивавшего всю глубину политических размышлений Белинского.
Упоминания критика о терроре, «дьяволе», владеющем его сознанием, об обоюдоостром мече слова и дела робеспьеров и сен-жюстов, о жертвах, которые должны понести народы в борьбе за свободу и справедливость, казалось бы, и есть те сигналы, которые показывают приверженность Белинского революционным идеалам. Но однозначный вывод здесь ошибочен. Занимаясь в это время изучением материалов по истории французской революции (Белинский упоминает книгу Тьера «История французской революции с 1789 г. по 18 брюмера»), он замечает: «Я все думал, что понимаю революцию – вздор – только начинаю понимать»16.
В письмах к Боткину находятся рассуждения о его индивидуальном восприятии идей, поисках их точного смысла, приобретении веры. Он говорит о той страстности, даже экстравагантности, которыми сопровождается для него всякое новое открытие философской или исторической истины, разрушающее старые верования, раскрывающее новые горизонты в понимании мирового устройства и окружающей действительности. «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи. Я с трудом и болью расстаюсь с старою идеею, отрицаю ее донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита»17.
Но новой идеей, которая увлекла Белинского в это время, была не идея революции, а идея социально благоустроенного общества, которую в западноевропейском утопическом варианте следует понимать как мир, в котором царствуют равенство, материальное благополучие, справедливость, законность, правовая защита человека.
«Я теперь в новой крайности – это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию»18. Утопические представления о социализме не укладывались в какие-то определенные научно обоснованные рамки, практически осуществимые контуры нового общества, это были скорее картины социального рая, у которого нет ни фундамента, ни стропил. И условия существования этого воображаемого мира, обозначенные Белинским, более соответствовали принципам развития буржуазно-демократического строя, а отнюдь не социалистического общества. В этом плане мысли русских либералов, и Кавелина в том числе, не вступают в неразрешимые противоречия со взглядами Белинского, хотя они и не включают социализм в повестку дня исторического развития России.
Путь к достижению благополучного общества долог и труден. В «Письме к издателю», опубликованному в «Голосах из России», сборниках статей, издаваемых Герценом, Б.Н. Чичерин, соавтор и alter ego Кавелина в этом вопросе, излагает эту мысль так: «Проходят тысячелетия медленного и мучительного развития, человечество в борьбе и страданиях вырабатывает себе жизненные начала, упорным трудом создает формы общественного быта, кровью своих мучеников и бойцов запечатлевает каждый шаг вперед, каждое завоевание мысли и труда»19.
Не отрицая возможности общественных потрясений, русские либералы-прагматики, к числу которых относятся упомянутые мыслители и политики, призывают не торопить ход событий, с уважением относиться к тому историческому творчеству, которое совершает человечество, верить в закономерность и неизбежность происходящего. «История, как природа, не делает скачков. Случаются в ней внезапные перевороты, среди которых всплывают наружу самые крайние, но это дело временное, и, успокоившись, народ опять-таки возвращается на прежнюю точку и продолжает свое шествие, медленное и постепенное, но зато уже неизбежно достигающее цели»20.
Чичерин дал этому процессу научное определение – «закон постепенности исторического развития». Белинский избегал, как правило, залезать в дебри «исторических подробностей», его интересуют движение, процесс и его результаты в литературном сегменте, и в отношении к литературе он формулирует общий исторический принцип следующим образом: «Настоящее есть результат прошедшего и указание на будущее»21.
Постановка и попытка решения общих исторических вопросов сближали Белинского с тем кругом людей, которые составляли центр умственной жизни обеих столиц. Б.Н. Чичерин в своих воспоминаниях перечисляет лица, которые создавали удивительную атмосферу высоких идей и поисков в разных областях научного знания. Это были философы, юристы, историки, слависты: С.М. Соловьев, П.Н. Кудрявцев, К.Н. Леонтьев, М.Н. Катков, Ф.И. Буслаев, Ю.М. Самарин, К.С. Аксаков. Не последнее место в этом ряду занимает Кавелин, который отмечает, что влияние этих людей «воспитывало стремление к знанию, одушевление мыслью носилось в воздухе, которым мы дышали», но создателем этой удивительной атмосферы, чистой и честной, торжества духа был В.Г. Белинский. «Я его боготворил, благоговел перед ним, – пишет Кавелин в своих воспоминаниях. – Его влияние поставило много честных и честно думающих людей на Руси. Многие, побывавши под сильным влиянием, сделали меньше гадостей, чем могли бы сделать по естественному влечению»22.
И сам Белинский, встречая отклик в душах благодарных слушателей, не мог не испытывать к ним нежных чувств. «Всем нашим поклон и братское приветствие от меня, – пишет он накануне своего отъезда за границу. – Кавелина обними за меня. Это сын моего сердца, у меня к нему особенная симпатия. И я знаю, за что он меня любит и за что я его люблю»23. Возможно, Белинского в его ученике кроме отличных способностей привлекают искренность, простодушие, мягкий характер.
Московская профессура часто выступала в периодической печати, нередко сама принималась за издательское дело, совмещая его с работой в университете. В то же время многие ученые, будучи москвичами, печатались в ведущих петербургских журналах – «Отечественных записках» и «Современнике». Как свидетельствует А.Д. Галахов, «самые журналы возбуждали частые споры, так как читатели их делились уже тогда на литературные партии, различно смотревшие на направление, содержание и другие особенности периодической прессы»24. Публикации в журнале делают научные труды фактом не только научной, но и общественной жизни, вызывают широкий общественный резонанс. Люди науки использовали журналистику как для продвижения своих идей, так и для дискуссий, выработки новых взглядов.
Характерной чертой русской прессы 1840-х гг. является широкое участие в ней специалистов-историков. И Грановский, и Кавелин, и Соловьев, и Кудрявцев регулярно выступали со своими статьями в толстых общественно-литературных журналах. Специальные научные статьи решали важную общественную задачу: воссоздавая давно прошедшие события, образы и дела их участников, воспитывали национальное самосознание читателей. Их авторы старались определить законы и этапы развития человеческого общества, уяснить пути, которые прокладывает во времени всемирная и национальная история.
К.Д. Кавелин интенсивно участвует в периодической печати. После 1842 г., когда он переехал в Северную столицу, его научные публикации постоянно появляются в петербургской журналистике.
В указателе содержания «Отечественных записок» зафиксировано за 1840-е гг. более 20 материалов, принадлежащих перу этого автора. Эти статьи разнообразны и по тематике, и в жанровом отношении: большие статьи чередуются с библиографическими заметками, рецензиями, касающимися в основном древнерусской истории, откликами на труды коллег-историков. Наиболее крупные работы состоят из нескольких статей, помещенных в ряде номеров. Среди них исследования, замечания и лекции «О русской истории М.П. Погодина», «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», «Симбирский сборник», «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единомышленных» и пр. Статьи часто печатались анонимно. Обзоры, рецензии на книги и статьи служили дополнением к основной концептуальной статье, развивали отдельные темы.
В конце 1846 г. разрешился вопрос с изданием журнала «Современник», и в январе 1847 г. он начал выходить в свет. Кавелин поддержал новый журнал, так же как не оставил он и «Отечественные записки», в которых традиционно помещал свои статьи. За участие в этом журнале резко критиковал своих московских друзей Белинский, упрекая их в предательстве. Неразборчивость, непоследовательность товарищей по совместной работе не свидетельствуют об их идеологической беспринципности; идейные и политические противоречия между либеральной и демократической линиями в журналистике тогда еще обозначились не столь явно. Даже Белинский был уверен, не говоря о Боткине, Грановском, Кавелине, «что направление “Отечественных записок” одно с “Современником”»25.
Но начало издания некрасовского журнала обнаружило в среде сотрудников острые нравственные противоречия.
Прочитав в объявлении, что «Отечественным запискам» обещаны и в 1848 г. будут напечатаны капитальные статьи Кавелина, Грановского, Боткина и некоторых других критиков, ученых и беллетристов, Белинский, по словам Некрасова, «впал в уныние», а по его собственным словам, это сообщение «положило его в лоск»26. В чем же причина такой реакции? В письме к В.П. Боткину от 8 ноября 1847 г. Белинский пытается объяснить всем московским друзьям законы журнальной стратегии: успех журнала может быть основан исключительно на «перевесе» над соперником. Этот перевес возможен только при условии перехода в «Современник», журнал новый и не успевший приобрести себе прочной репутации у публики, тех сотрудников, которые «дали “Отечественным запискам” дух и направление».
Белинский убежден, что, поддерживая «Отечественные записки», друзья-враги поощряют неуемную страсть Краевского к наживе, непорядочность по отношению к Белинскому. «Мне больно и тяжело, душа моя прискорбна до смерти»27, – пишет критик в том же письме.
Передав свои статьи в «Отечественные записки», друзья Белинского хотели наказать Некрасова за проявленный им эгоизм по отношению к критику. Повод, конечно, был. Но сам Белинский не обронил ни слова упрека Некрасову: «Я был спасен “Современником”», – признается он в письме к Боткину28. А поступок близких людей, товарищей, собратьев по перу, которых критик называл «наши», он расценил как измену. Ведь, по убеждению Белинского, от эксклюзивного участия этих сотрудников зависел успех «Современника», возможность работы для Белинского, а следовательно, и его бытовая устроенность. Но московские друзья проигнорировали просьбу критика и мало печатались в журнале, душой которого был Белинский.
В конечном счете, если судить по письмам Некрасова, Кавелин внял уговорам издателя «Современника», доказавшего с цифрами в руках, что работа в его журнале «для него выгоднее»: «И не случись тут меня, может быть, Кавелин и ошибся бы»29.
Активную работу Кавелина в «Современнике» подтверждает и Белинский, который сообщает Тургеневу в марте 1847 г.: «Библиография состоит только из моих и Кавелина статей, от этого она страшно однообразна и весьма серьезна… Говорю Некрасову: напишите на три глупых романа рецензии… будет журнальная и фельетонная легкость… Это важно, публика наша это любит, да и библиография сделается разнообразнее»30. Уже после смерти Белинского Некрасов писал Тургеневу в сентябре 1848 г.: Кавелин перебрался теперь сюда на службу и усердно работает для «Современника»31.
Редакторы «Современника» чрезвычайно высоко ценили талант и литературное мастерство привлекаемых авторов. В объявлении об издании «Современника» на 1851 г. прозвучало требование «легкости изложения», которую редакция считает «одним из главных условий», предъявляемых ко всем тем, кто имеет амбиции печататься в журнале. «Привлекать в журнал людей даровитых и известных – обычай, который мы вообще считаем вернейшим для успехов журнала и которого держимся в статьях по всем отделам его»32. Некрасов и Белинский ценили в профессоре достоинства ученого, но не менее того яркость, доступность и изящество литературного изложения сложных научных идей. В «Современнике» в конце 40-х годов напечатано более 20 публикаций К.Д. Кавелина оценочного, библиографического характера, достаточно большого объема – 2-3 печатных листа. В большинстве из них разбираемая книга становилась поводом для собственных изысканий и рассуждений, как, например, «Быт русского народа. Сочинение Терещенко», «Руководство к Российским законам».
Особое место среди этих статей своей оригинальностью, новым пониманием юридических форм в историческом развитии древней Руси занимает «Взгляд на юридический быт древней Руси».
Белинский очень высоко оценил концепцию Кавелина, изложенную им в лекциях за год до появления в свет журнала, где опубликован его «Взгляд…». «Его лекции – чудо как хороши, – восхищается Белинский в письме к Герцену. – Основная мысль их о племенном и родовом характере русской истории в противоположность личному характеру западной истории – гениальная мысль, и он развивает ее превосходно»33. И более того, в одном из следующих писем Белинский пишет: «Статья Кавелина – эпоха в истории русской истории, с нее начинается философическое изучение нашей истории»34. Это исследование было опубликовано в № 1 за 1847 г. и соседствовало со «Взглядом на русскую литературу 1846 года» Белинского. Оно находится в русле нового направления историософии, впоследствии названного «государственной школой». В своей статье автор, стремясь придать истории статус науки, вывести ее из области мечтаний и собирания разрозненных фактов, предложил новую теорию, которая научное достоинство истории связывает с тем, насколько она отражает внутренний быт народа, внутреннее развитие и выработку характерных национальных его свойств.
Концепция Кавелина такова: в своем движении русская история проходит три стадии, которые знаменуют собой естественный, стихийный процесс развития, представляющий собою постепенное изменение форм. В древние времена «русские славяне имели исключительно родственный, на одних кровных началах и отношениях основанный быт»35. Наша древняя внутренняя история была постепенным развитием исключительно кровного родственного быта. Вторая стадия в организации славян представляет собою образование юридической системы отношений, построенных на семейном начале, на объединениях общинного типа, не выработавших стабильных законов и саморазрушающихся под натиском гражданских и военных проблем. «Варяжская дружина, пришедшая на русские земли, внесла перемены в государственное устройство… Она принесла с собою первые зачатки гражданственности и политического, государственного единства всей русской земли»36.
Появление третьего этапа обусловлено значительными историческими переменами, происходившими в русской действительности. Кавелин пишет: «Уничтожение удельной системы и соединение России в неразделенное целое под властью одного великого князя было не только началом новой эпохи в нашей политической жизни, но и важным шагом вперед в развитии всего нашего внутреннего быта»37.
Исторические созидательные права в новое время перешли к личности: «начало личности узаконилось в нашей жизни». Мысль о человеке и его требованиях «преобладает в практической жизни, перемещается в область мысли и науки». В Европе «человеческая личность воспринимается как центральный элемент исторического развития. Личность пересоздает общество. Национальные народные качества порождены условиями жизни, природой, внешними обстоятельствами»38.
Но позиция Кавелина не ограничивается только историческими и природными факторами. Понимание им роли личности в истории содержит объяснение и социальной организации общества. В статье «Краткий взгляд на русскую историю» Кавелин пишет: «Если мы – европейский народ и способны к развитию, то и у нас должно было обнаружиться стремление индивидуальности высвободиться из-под давящего ее гнета; индивидуальность есть почва всякой свободы и всякого развития, без нее немыслим человеческий быт»39.
В работе «О развитии революционных идей в России» А.И. Герцен тоже бросает взгляд на исторический путь России и Запада и ту роль, которую в процессе становления и развития человеческого общества играет личность. Он делает акцент на политическом аспекте этого процесса, показывая всю глубину внедрения в русскую жизнь несправедливых отношений, угнетающих личность.
Свобода личности зависит от особенностей государственного и общественного устройства страны, юридического состояния общества, обладания ею гражданскими правами. Эту мысль в статье К.Д. Кавелина вычленил А.И. Герцен, который тоже искал пути освобождения народа не только в теории, но и в политическом плане. Герцен пишет: «Статья представляла собой ясное и сильное изложение темы, основанное на углубленном изучении русского права; она развивала мысль о том, что личное право никогда не удостаивалось юридического определения, что личность всегда поглощалась семьей, общиной, а позже государством и церковью. Неопределенное положение личности вело, согласно автору, к такой же неясности и в других областях политической жизни. Государство пользовалось этим отсутствием определения личного права, чтобы нарушать вольности: таким образом, русская история была историей развития самодержавия и власти. Как история Запада является историей развития свободы и прав»40. Герцен перебрасывает мостик из области исторических и юридических утверждений в область политики, непосредственной жизни людей.
Те же проблемы волнуют и Белинского: «Но что же эта личность, которая дает реальность и чувству, и уму, и воле, и гению и без которой все – или фантастическая мечта, или логическая отвлеченность?». Он пишет далее: «Что личность в отношении к идее человека, то народность в отношении к идее человечества. Другими словами: народности суть личности человечества»41. И жизнь народов находится в зависимости от социальных и политических условий, от юридических форм, которые утвердились в государстве.
Исследование этих проблем равно важно и для Белинского, и для Кавелина, так как представляет собой теоретическую платформу для анализа действительности. Однако отличие Белинского от Кавелина состоит в том, что критик не способен на абстрактное теоретизирование, ему свойственно конкретно-историческое восприятие реальности и умение использовать свои наблюдения при оценке людей и событий. Он пишет: «Природа – вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе – человек. А разве мужик не человек? Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? Как что? – его душа, ум, сердце, страсти, склонности, – словом, все то, что и в образованном человеке»42.
Белинский высоко оценил мысль историка о том, что развитие народа определяется деятельностью личности. Действительно, Кавелин утверждал, что «требования времени настоятельно толкают нас на развитие нравственной личности, самостоятельной и самодеятельной – этой основы не только гражданского и общественного, но вообще всякого человеческого существования»43. Делая акцент на значении в общественном быту нравственной личности, ученый как бы исключает ее из сферы общественной деятельности. Белинский же, опираясь на те же моральные принципы, извлекает из русской действительности типы, несущие в себе принципы социальных пороков. Находя своим взглядам подтверждение не только в жизни, но и в литературе, Белинский с полным основанием мог сказать: «личность у нас еще только наклевывается и оттого гоголевские типы пока самые верные русские типы»44.
Личность, народность – эти слова в работах Кавелина и Белинского получили философский фундамент, историческое обоснование. Они вошли в журнальный обиход, так как посредством этих слов открывались глубинные жизненные сферы. Обобщенный взгляд на эти литературные и философские категории позволял применить к ним социальную и политическую оценку.
Не внешние причины диктуют названный путь развития, а внутренние – все в истории обусловлено одним, другим, так что настоящее есть последовательный результат прошедшего, прошедшее естественно переходит в настоящее. Плодотворная идея закономерного и последовательного развития является стержневой в понимании исторического процесса. Она часто звучит в работах Грановского, Кавелина и Белинского.
Многократно повторенное Белинским требование к литературе – быть верной действительности – стало девизом в плане самореализации литературы, ее существования в настоящем. Соотнесение литературы настоящего с другими эпохами расширяет горизонты, углубляет самосознание, позволяет художественной литературе отвечать на насущные жизненные вопросы. Цель Кавелина-исследователя та же. Она состоит в том, чтобы отыскать те нити, которые соединяют разные этапы развития, воссоздают целостный, непрерывный исторический процесс.
В «Современнике» 1840-х гг. идет постоянная перекличка между центральными программными статьями журнала. Утверждение всемирного исторического значения русского народа, самобытность русской истории, понимание ценности отдельной личности, ее права на достойное существование, присущее обоим авторам, характеризует «Современник» как орган, обладающий единством мысли и направления.
Русский
English