Languages

You are here

О некоторых стереотипах в исследованиях о В.Г. Белинском

Научные исследования: 
Выпуски: 
Авторы материалов: 

Some Stereotypes in Research Works Devoted to V.G. Belinsky

К 200-летию со дня рождения В.Г. Белинского

Громова Людмила Петровна
доктор филологических наук, профессор кафедры истории журналистики СПбГУ, gromova_spb@mail.ru

Lyudmila P. Gromova
Doctor of philology, Professor at the chair of journalism history, Saint-Petersburg State University, gromova_spb@mail.ru

 

Аннотация
В статье рассмотрены некоторые идеологический клише, утвердившиеся в исследованиях о В.Г. Белинском и его взаимоотношениях с современниками (Н.В. Гоголем, А.А. Краевским), показана неоднозначность его позиций в разные годы, прослежена эволюция его взглядов.

Ключевые слова: полемика, конфликт, мифы, социальность, революция, реформы, цивилизация, гласность, цензура.

Abstracts
This article explores some ideological clich?s, confirmed in the research works of V.G.Belinsky and his relations with a number of contemporaries (N.V.Gogol, A.A.Kraevsky). The author demonstrates variability of Belinsky’s position in the different years, traces evolution of his views.

Key words: polemics, conflict, myths, sociality, revolution, reforms, civilization, glasnost, censorship.

 

Каждое поколение по-своему прочитывает жизнь и деятельность своих предшественников. В исследованиях о В.Г. Белинском в идеологическом контексте ушедшей эпохи сложился образ бескомпромиссного революционера-демократа, «неистового Виссариона», прошедшего эволюцию от гегелевского идеализма и примирения с «разумной действительностью» (как «периода заблуждений») в 1830-х гг. – до отрицания «гнусной действительности» и, по определению Н.А. Бердяева, до предшественника русского коммунизма и большевистской морали, не ведавшего сомнений, – в 1840-х гг. Настолько ли однозначен был Белинский в своих взглядах, позициях и высказываниях?

В истории журналистики утвердился ряд стереотипов, касающихся отношений критика с современниками (либералами-западниками и славянофилами), а также его полемики с Н.В. Гоголем. Если же обратиться к переписке Белинского, воспоминаниям его современников и беспристрастно исследовать историю некоторых конфликтов, то во многих случаях становится очевидной их надуманность и тенденциозность толкований. Так, в исследовательской литературе устойчиво закрепилось мнение об антагонизме В.Г. Белинского и А.А. Краевского. Думается, в освещении этих взаимоотношений много идеологической предвзятости и необъективности.

Белинский и Краевский были почти ровесниками, в одно время пришли в журналистику, начинали «чернорабочими», и только от них самих зависело их будущее. Белинский, по словам П.Н. Милюкова, «в середине тридцатых годов был начинающим юношей, не брезговавшим самой черной журнальной работой»1. Краевский, начиная в 1834 г. сотрудничество в «Журнале Министерства народного просвещения», по воспоминаниям И.И. Панаева, «легко подчинялся на время тем, с которыми сходился и которых почему бы то ни было принимал за авторитеты»2.

Жизненные обстоятельства предопределили взаимную заинтересованность Белинского и Краевского в их совместной работе в «Отечественных записках». В первые годы сотрудничества в журнале письма Белинского его другу В.П. Боткину содержат множество восторженных отзывов о личности и редакторской деятельности Краевского:

«Это человек дела, а не мысли. Я его люблю и уважаю, как все, кто его знает лично» (1840. Март, 14-15) 3.

«Я знаю его хорошо: в нем нет ни на волос корыстолюбия, и он действует и страдает для того, чтобы в литературе нашей не водворилась мерзость запустения» (1840. Апр., 16–21)4.

«У Краевского все разочтено по часам и минутам – самая правильная машина, оттого и журнал, несмотря на огромность книжек и леность (ох, грешен!) сотрудников, выходит вовремя» (1840. Окт., 31)5.

«Что до Краевского, однажды навсегда: это не Полевой, не гений и не талант особенный; это человек, который из всех русских литераторов, известных и неизвестных, один способен крепко работать и поставить в срок огромную книжку» (1840. Дек., 30 – 1841. Янв., 22)6.

Своему родственнику Д.П. Иванову он также сообщал: «В Краевском я нашёл человека в высшей степени честного и благородного, и мои с ним отношения самые приятельские. В его семействе я скоро стал своим человеком»7.

Как видно из писем этой поры, отношения редактора с критиком складывались наилучшим образом. Белинский становится одним из важнейших сотрудников журнала. И нет преувеличения в том, что во многом благодаря именно его популярности «Отечественные записки» вскоре займут лидирующее положение в российской журналистике.

Однако через некоторое время образ Краевского перестал вписываться в представление Белинского и его ближайшего окружения об «идеальном» редакторе. Так, в начале 1846 г. критик жаловался А.И. Герцену: «Это, может быть, очень хороший человек, но он приобретатель <…> Он захватил все, овладел всем»8. Впоследствии в своих воспоминаниях И.И. Панаев напишет, что они «употребили все Богом данные способности для обогащения Краевского»9. Забыв и перечеркнув все заслуги Краевского как издателя, Белинский со свойственной ему категоричностью заявит, что Краевский «держался исключительно одной только духовной силой» его кружка. Д.В. Григорович же, вспоминая об этом конфликте, писал: «В тех слухах, которые распространялись в известном кружке насчет Краевского, было много пристрастного и преувеличенного. Главным обвинительным пунктом выставлялось всегда то, что Краевский был угнетателем, эксплуататором Белинского»10. Но сам Григорович, как и все, кто мог оценивать эту ситуацию беспристрастно, понимал, «надо было высоко ценить его сотрудничество, чтобы стараться, как старался Краевский, пригласить его в сей журнал и платить шесть тысяч в такое время, когда сам Краевский еще не успел выпутаться из долгов»11.

Увлекшись социальными проблемами в 1840-е гг., Белинский понемногу теряет интерес к критике и библиографии, о чем сообщает Боткину: «Я со страхом и ужасом начинаю сознавать, что меня ненадолго хватит <…>. Об искусстве ври, что хочешь, а о деле, то есть о нравах и нравственности – хоть и не трать труда и времени»12. Критик откладывал написание статей до самого крайнего срока, заставляя тем самым Краевского «стоять с палкой и погонять», а потом писал «до боли в руке»: «И вот я дней в 10 пишу горы – книжка, благодаря мне, отпечатывается наскоро, Краевский ругается, типография негодует; отработался, и два-три дня у меня болит рука – вид бумаги и пера наводит на меня тоску и апатию; дую себе в преферанс»13. Многие из петербургского окружения критика упоминали впоследствии об этой его «страстишке», которая доводила его до болезненного раздражения. И, не находя иного выхода «из этого заколдованного круга – тяжелой работы и не менее изнурительного отдыха»14, он все больше подрывал здоровье. Петербургский климат тоже делал свое дело. Поэтому, когда летом 1843 г. кн. Косиковский предложил Белинскому поехать для лечения с ним за границу, Краевский активно поддержал эту идею, хотя оставить журнал на продолжительное время без ведущего сотрудника было бы весьма проблематично. Однако Белинский вскоре сам отказался от этой мысли, сообщив Краевскому, что решил не ехать за границу «вследствие тех нравственных отношений», которые он испытывал к «Отечественным запискам» и к самому Краевскому. И далее добавлял: «Я всегда Вас знал в отношении к себе человеком добрым и честным и не считаю себя вправе для своей свободы поставить Вас в затруднительное положение»15 (1843. Июль, 22).

Можно ли в этом случае согласиться с утверждением В.И. Кулешова, что из-за предполагавшейся поездки Белинский «чуть было окончательно не порвал с Краевским»16? Напротив, отношения критика к редактору сохранялись самые приязненные. В октябре 1843 г. он написал М.В. Орловой – своей будущей жене: «Что же мне за радость портить мои отношения к человеку, от которого зависит теперь мое благосостояние, от которого я, кроме хорошего и доброго, ничего не видал, который принял в моем деле самое искреннее и гуманное участие и которого требования ко мне совершенно справедливы?»17.

По воспоминаниям П.В. Анненкова, вскоре нервный, раздражительный характер Белинского наряду с семейными неурядицами и ставшей уже ненавистной срочной журнальной работой привели к тому, что «возбуждённое состояние сделалось наконец нормальным состоянием его духа»18. Оно, «поднимая его часто с одра болезни и давая ему обманчивый вид человека, исполненного жизни и энергии, разрушало в то же время и последние основы его страдающего организма». И вследствие этого «самые тихие, дружеские беседы чередовались у него с порывами гнева и негодования»19.

В обострение конфликта между Белинским и Краевским внес определенную лепту И. И. Панаев, имевший сложные взаимоотношения с Краевским и внушавший Белинскому мысль, что журнал держится исключительно на нем, что Краевский «литературный антрепренер», мелочный делец, источник всех его бед. И вот уже в письмах Белинского появляются новые ноты. Раздраженный усталостью от срочной журнальной работы, он жалуется Боткину: «Я – Прометей в карикатуре: “Отечественные записки” – моя скала, Краевский – мой коршун»20. К сожалению, именно такого рода цитаты утвердились в научной и учебной литературе, формируя одностороннее представление о литературных отношениях Белинского с Краевским. Во многих учебных пособиях по истории журналистики можно встретить и цитату из письма Белинского Боткину: «А тут еще Краевский стоит с палкою да погоняет». Между тем достаточно продолжить цитату, и она обретает совершенно другой смысл. «Впрочем, и то сказать, – пишет далее критик, – без этой палки я не написал бы никогда ни строки»21.

О высокой требовательности Краевского-редактора спустя много лет писал его сотрудник М.А. Загуляев: «Упрекали Краевского за то, что он смотрел на сотрудников как на рабочих, обязанных в известный срок поставить известное количество работы по точно данным указаниям. Упреки были отчасти справедливы, но этот род интеллектуальной дисциплины формировал серьезных публицистов, уважающих и свои занятия, и своих читателей. Краевский был редактором и издателем, скроенным по образцу западных журналистов»22.

Покинув «Отечественные записки» и перейдя в «Современник», конкурирующий с журналом Краевского, Белинский занял более жесткую обличительную позицию. Его гнев на журнал, «который не только не пал, но шел хорошо после того, как он сам перестал в нем сотрудничать»23, вполне понятен. В марте 1847 г. он с досадой и недоумением писал И.С. Тургеневу: «Насчет Краевского я сильно ошибся: у него не только не убавилось, но даже прибавилось число подписчиков, несмотря на успех “Современника”, – мы отняли у него сотню-другую, а у него новых набежало несколько сотен»24. Когда приближалась подписка на 1848 г., и критику стало ясно, что обойти «Отечественные записки» непросто, он написал печально известное письмо к московским друзьям, где обвинил их в пособничестве Краевскому, в том, что они «губят» «Современник», отдавая статьи в конкурирующий журнал. В безудержном гневе на Краевского он называл его «подлецом с натурой лавочника», «мерзавцем», обвинял своего бывшего редактора в том, что тот, не имея «ни ума, ни таланта, ни убеждения <…> ни знания, ни образованности, украл свою известность у тех, кто делал журнал». Одним махом Белинский перечеркнул все доброе, что было в их отношениях. Анненков писал, что «о справедливости Белинский в пылу битвы не заботился»25. Позднее критик раскаивался в этом поступке, признавая, что «был горяч и раздражителен», что высказался «резко, а что-то и вовсе не следовало говорить»26. Письмо это получило широкую огласку уже после смерти Белинского. Оно было опубликовано в 1869 г. в «Санкт-Петербургских ведомостях» и сослужило хорошую службу врагам и конкурентам Краевского на газетно-журнальном рынке тогдашней России.

Впрочем, не только Белинский (помимо своей воли) утвердил негативный взгляд на Краевского. Публично это сделал И.И. Панаев в «Очерке литературного петербургского промышленника», напечатанном в № 12 «Современника» за 1858 г., а затем в «Литературных воспоминаниях».

В советскую историографию Краевский вошел с репутацией неразборчивого в средствах предпринимателя, беспринципного литературного дельца, эксплуататора Белинского и других сотрудников, заботившегося главным образом об увеличении своего состояния.

А.Н. Пыпин, размышляя об этом конфликте, писал, что слышал «от других современников, не причастных к этим отношениям, отзывы гораздо более умеренные, несколько изменяющие дело, хотя должно сказать, что другая сторона до сих пор не представила достаточного объяснения дела»27.

Краевский не счел нужным оправдываться и опровергать эти запальчивые обвинения. В некрологе на смерть Белинского, опубликованном в «Отечественных записках», он подвел итог: «Никакие журнальные отношения последнего времени не помешают нам сказать, что Белинский, будучи человеком чрезвычайно даровитым, отличался в то же время непреклонной честностью и благородством поступков в частной жизни»28. В наброске автобиографии, написанной Краевским предположительно в конце 1850-х гг., подчеркивается «исключительное участие известного по своему огромному критическому таланту В.Г. Белинского» в журнале «Отечественные записки»29. Интересен факт, что Краевский, стоявший у истоков создания Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым (Литературного фонда) и избранный на первом собрании учредителей 8 ноября 1859 г. членом Комитета общества, был назначен на должность казначея как имевший репутацию честного, делового и энергичного человека. И первым его предложением было установить от фонда пожизненную пенсию вдове Белинского − М.В. Белинской.

Обратимся еще к одному мифу, закрепившемуся в исследованиях об известной полемике В.Г. Белинского с Н.В. Гоголем по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями».

Книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшая в свет в 1847 г. и вызвавшая многочисленные, большей частью критические отклики при жизни писателя, после его смерти была предана забвению. В советское время в школьных и вузовских программах изучали большей частью письмо Белинского к Гоголю по поводу этой книги (без знания самой книги), и изучение это носило односторонний заданно-идеологический характер, что привело к созданию штампов о революционности Белинского и мракобесии Гоголя. Сама же книга писателя продолжала оставаться в небытии, ее идеи не были поняты и востребованы. Казалось бы, те времена миновали, духовная проза писателя введена в научный и литературный обиход, но продолжает оставаться еще какая-то недосказанность и недопонятость в историческом диалоге двух великих современников.

Книга «Выбранные места из переписки с друзьями» явила современникам незнакомого, неведомого Гоголя, пережившего духовный и душевный кризис, сжегшего второй том «Мертвых душ» и пытавшегося свои сомнения и откровения донести до читателя, считая это своей писательской задачей. Судьба издания оказалась непростой. Цензурой не были пропущены пять писем: «Нужно любить Россию», «Нужно проездиться по России», «Что такое губернаторша», «Страхи и ужасы России», «Занимающему важное место», в других же были сделаны купюры и искажены отдельные места. Писатель рассчитывал вскоре выпустить второе, полное издание, но его надеждам не суждено было сбыться.

Выход книги вызвал огромный общественный резонанс. Одним из первых с рецензией в февральском номере «Современника» выступил Белинский, подвергнув критическому разбору новое сочинение писателя. В заключительной части статьи он писал: «Горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своею дорогою, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение, после которого не всегда бывает возможно возвращение на прежнюю дорогу»30. Написанная Белинским рецензия, несмотря на осторожность автора, подверглась правке и сокращению как со стороны редакции, так и со стороны цензуры. Не удовлетворенный вышедшим вариантом, критик писал своему другу В.П. Боткину 28 февраля 1847 г.: «Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству»31. Вполне этим чувствам он смог предаться в «Письме к Гоголю» из Зальцбрунна от 15 июля 1847 г., которая стала апофеозом неприятия книги. А пока, следя за развернувшейся полемикой вокруг «Выбранных мест…», с удовлетворением сообщал Боткину в письме от 15–17 марта: «Книга Гоголя как будто пропала, – и я немного горжусь тем, что верно предсказал (не печатно, а на словах) ее судьбу»32.

Письма Гоголя Белинскому, явившиеся его ответами на рецензию критика в № 2 «Современника» за 1847 г. и затем на его зальцбруннское письмо от 15 июля 1847 г. стали достоянием читающей публики лишь в 1855 г., когда в «Полярной звезде» (кн. 1) под заголовком «История русского развития. Переписка Н. Гоголя с Белинским» А.И. Герцен впервые опубликовал получившее к тому времени известность «Письмо Белинского к Гоголю» и два письма Гоголя к Белинскому: отклик Гоголя на рецензию критика в журнале «Современник» и написанное уже по поводу зальцбруннского письма Белинского, предварив публикацию небольшим «Примечанием», напомнившим историю вопроса. «Давая новую гласность этим письмам, – писал Герцен, – всякая мысль осуждения и порицания далека от нас. Пора нам смотреть на гласность глазами возмужалого. Гласность – чистилище, из которого память умерших переходит в историю, в единственную жизнь за гробом»33. Однако современникам так и не суждено было узнать о письме, отразившем первую реакцию писателя на послание Белинского из Зальцбрунна. Написанное в конце июля – начале августа 1847 г., оно было разорвано писателем, и вместо него послано более сдержанное и короткое (от 10 августа). Сохранившиеся черновые варианты уничтоженного письма позволяют почувствовать и понять негодование писателя, потрясённого несправедливостью многих упреков, они содержат развернутые и убедительные ответы по всем пунктам обвинения. Уже в середине 1870-х гг. работая над литературными воспоминаниями «Замечательное десятилетие. 1838−1848», Анненков рассматривает эти споры в контексте новых исторических воззрений и во многом корректирует устоявшиеся мнения. Это касается, в частности, взглядов позднего Белинского, которого он сравнивает с «потухшим вулканом». В это время критик, по определению Анненкова, «удалился от кружкового настроения <…> упразднил в себе все закоренелые, почти обязательные ненависти, которые считались прежде и литературным, и политическим долгом»34.

Напомнив, что Белинский в своих выступлениях 1847 г. становился иногда и сторонником правительства, Анненков делает вывод, что «все намерения Белинского в этом случае скорее можно назвать консервативными в обширном смысле слова, чем революционными, как прославляли их потом соединённые враги печати и реформ в строе русской жизни», что прозвище «революционера и демократа» он получил «у своих, ему современных, и у позднейших врагов, которым одинаково полезно было распространять эту репутацию»35.

«Обиды ума и сердца» «неистового Виссариона», вызвавшие столь гневную вспышку критика в связи с выходом «Выбранных мест…», объяснялись фактическим отказом писателя от своего прежнего творчества, с которым Белинский связывал «натуральную школу» как литературное направление и Гоголя как ее основоположника. Таким образом, Гоголь своей новой книгой лишал литературное направление знамени, разрушал все литературно-теоретические концепции, построенные критиком на имени писателя. И хотя он сам иногда сознавал зыбкость этого основания, но не мог отказаться от него во имя необходимости развития обоснованного им литературного направления.

Так, в письме К.Д. Кавелину (от 22 ноября 1847 г.), отвечая на его возражение о причислении Гоголя к натуральной школе, он пишет: «Насчет Вашего несогласия со мною касательно Гоголя и натуральной школы я вполне с Вами согласен, да и прежде думал таким же образом. Вы, юный друг мой, не поняли моей статьи [имеется в виду «Ответ “Москвитянину”». − Л.Г.], потому что не сообразили, для кого и для чего она писана. Дело в том, что писана она не для Вас, а для врагов Гоголя и натуральной школы <…> все, что Вы говорите о различии натуральной школы от Гоголя, по-моему, совершенно справедливо; но сказать этого печатно я не решусь: это значило бы наводить волков на овчарню, вместо того, чтобы отводить их от нее»36. Белинский продолжает защищать в печати гоголевское направление (натуральную школу) и после отречения Гоголя от него. Однако в полемике с самим писателем он беспощаден. По мнению критика, писатель изменил своему таланту, предлагая вместо этого проповедь «кнута, невежества, обскуратизма и мракобесия».

Беспощадно-полемический тон письма, не связанного цензурными ограничениями, свидетельствовал о глубокой уязвленности Белинского, оскорблённого в своих идеалах, и напомнил современникам об устных полемических выступлениях «неистового Виссариона», которыми он славился в спорах со своими оппонентами в 1840-е гг. С присущей ему категоричностью Белинский обвинил писателя в «умственном расстройстве», в стремлении того «попасть в наставники к сыну наследника», в неискренности и даже в самом праве на сомнение и выборе своего жизненного пути. Но если опустить запальчивость и возмущенный тон, а обратиться к сути упреков, то так ли непримиримы оппоненты?

Современное состояние России не могло удовлетворить ни одного, ни другого оппонента, оба они сознавали необходимость перемен. Но если Белинский видит выход в европейском развитии и проведении социально-экономических преобразований («Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть»), то Гоголь, понимая, что экономические и политические реформы возможны лишь на основе духовного роста человека, озабочен прежде всего нравственным состоянием общества. Всю неправду существования общества с его устремленностью к материальным благам, мелочностью и суетой жизни он видит в отдалении от церкви. Единственную возможность духовного возрождения и процветания России он связывает с ее воссоединением с церковью.

Белинский противопоставляет гоголевской логике уже имеющиеся достижения европейской цивилизации: гражданские свободы, права человека, просвещение, законы и их исполнение. Однако критик пишет о желаемых результатах в социальной, политической и экономической жизни и не говорит о путях их достижения. Гоголь же предлагает путь нравственного совершенствования, призывает всецело сосредоточиться на этом вопросе, что поможет усовершенствовать жизнь российского общества.

Несмотря на то что оба они вели речь о влиянии христианства на жизнь человека, а значит, и на будущее общества, место и значение религии они видели по-разному: Белинский считал это личным делом каждого, Гоголь – потребностью и необходимой средой существования русского человека.

«Россия, – писал Белинский, – видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и неволе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение»37. Гневный пафос Белинского, однако, не противоречит тому, о чем пишет Гоголь: «Много злоупотреблений; завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих. Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что многие законы остаются только для вида»38. Одной из причин этого положения он считает то, что «законы собственно гражданские выступили из пределов и ворвались в области, им не принадлежащие»39. Случилось это, по мнению Гоголя, потому, что «мода подорвала обычаи», а духовенство «оставило на произвол все частные отношения каждого человека в его частном быту»40. Утрата Бога, утрата привычки к честному труду «для пользы России» привела общество к запустению. Писатель говорил о нравственном росте человека не только как о том, что ценно само по себе, но как о необходимой основе для преобразования общества.

Справедливые права и законы и строгое их выполнение – это и есть те самые «правильные отношения между людьми» и «пределы законные всему», к которым стремились и Гоголь, и Белинский. Но для Белинского это лишь положительный пример из чужой истории и желанная мечта, к которой нужно стремиться. Для Гоголя – это путь, движущей силой на котором является религия. Русская литература, которая, по Белинскому, предназначена была выполнять общественную функцию, в лице Гоголя заявила о новом явлении художественной и религиозно-публицистической мысли, «переварить» которое критик не смог – то ли по идейному предубеждению, то ли из-за невнимательного прочтения, то ли из-за непонимания, учитывая неполноту и искажения цензурой опубликованного текста. Как бы то ни было, несмотря на отсутствие явных противоречий по многим вопросам, к выводам они пришли разным.

Спустя более двух десятилетий после известного спора П.В. Анненков, обратившись к анализу прошлых баталий, по-новому оценил взгляды позднего Белинского. «Ни одно из его увлечений, ни один из его приговоров, ни в печати, ни в устной беседе, не дают права узнать в нем, как того сильно хотели его ненавистники, − любителя страшных социальных переворотов, свирепого мечтателя, питающегося надеждами на крушение общества, в котором живет. Те вспышки Белинского, на которые указывали диффаматоры его для подтверждения своих слов, всегда были произведением ума и сердца, обиженных в своем нравственном существе, в своей идеалистической природе»41.

Ушла в прошлое острота спора, и прошедшие эпохи позволяют по-новому посмотреть на истинное во мнениях и внимательнее вчитаться в различные оценки участников этой не только литературной полемики.

 


  1. Милюков П. Из истории русской интеллигенции. СПб, 1905. С. 45.
  2. Панаев И.И. Литературные воспоминания. М., 1988. С. 99.
  3. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т. 9. С. 352.
  4. Там же. С. 360.
  5. Там же. С. 413.
  6. Там же. С. 431.
  7. Там же. С. 323.
  8. Там же. С. 576.
  9. Панаев И.И. Литературные воспоминания и воспоминания о Белинском. СПб, 1876. С. 335.
  10. Григорович Д.В. Литературные воспоминания. Л., 1928. С. 203.
  11. Там же.
  12. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 526.
  13. Там же.
  14. Милюков П. Указ. соч. С. 186.
  15. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 563.
  16. Кулешов В.И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX века. М., 1958. С. 111.
  17. Белинский В. Г. Указ. соч. С. 568.
  18. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1960. С. 234.
  19. Там же.
  20. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 526.
  21. Там же. С. 440.
  22. РО ИРЛИ. Ф. 548. № 99.
  23. Голос. 1869. № 204. С. 1.
  24. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 627.
  25. Анненков П.В. Указ. соч. С. 97.
  26. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 691.
  27. Пыпин А.Н. Белинский. Его жизнь и переписка. СПб, 1908. С. 489.
  28. Отечественные записки. 1848. Кн. 6. С. 157.
  29. РО РНБ. Ф. 391. № 1.
  30. Белинский В.Г. Указ. соч. Т. 8. С. 238-239.
  31. Там же. Т. 9. С. 623.
  32. Там же. С. 633.
  33. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 12. С. 275.
  34. Там же. С. 345.
  35. Там же. С. 353-354.
  36. Белинский В.Г. Указ. соч. Т. 9. С. 682.
  37. Белинский В. Г. Указ. соч. Т. 8. С. 282.
  38. Гоголь Н.В. Духовная проза. М., 1992. С. 196.
  39. Там же. С. 211.
  40. Там же.
  41. Анненков П.В. Указ. соч. С. 354.