Languages

You are here

А.А. Потебня и М.М. Бахтин о возможностях и пределах (само)познания и диалога

Научные исследования: 
Авторы материалов: 

A. Potebnia and M. Bakhtin on the Potentialities and Limits of Cognition, Self-cognition and Dialogue

 

Орлова Екатерина Иосифовна

доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, ekatorlova@yandex.ru

Ekaterina I. Orlova
PhD, Professor, Head of the Chair of Russian Literature and Journalism History, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, ekatorlova@yandex.ru

 

Аннотация

До сих пор в гуманитарных науках не существует единого определения диалога. Тем важнее уяснить истоки этого понятия. Оно оказывается тесно связано с представлением о познании и самопознании, их возможностях и пределах. В статье сопоставляются представления об этих категориях у А.А. Потебни и М.М. Бахтина.

Ключевые слова: А.А. Потебня, М.М. Бахтин, понимание, диалог, познание, самопознание.

 

Abstract

So far humanities have failed to provide a uniform definition of dialogue. Hence, it is all the more important to understand the sources of this notion. It appears to be closely associated with the idea of cognition and self-cognition, their potentialities and limits. The paper examines the respective views developed on these concepts by A. Potebnia and M. Bakhtin.

Key words: A. Potebnia, M. Bakhtin, understanding, dialogue, cognition, self-cognition.

 

До сих пор в гуманитарных науках не существует единого определения диалога. Между тем это понятие делается востребованным не только в литературоведении и лингвистике, но и в общественных науках. Тем важнее обратиться к его филологическим корням.Особенно актуальной со второй половины ХХ в. становится концепция диалога, разработанная М.М. Бахтиным. Но было ли в истории отечественной филологии что-либо подготавливавшее круг идей Бахтина? Нам представляется, что в учении А.А. Потебни можно увидеть предвосхищение некоторых бахтинских положений. В конце XIX в. Потебня «достроил» цепочку «автор – произведение», добавив в нее третье необходимое звено – читателя. В начале ХХ в. его идеи становятся достоянием научного сообщества. Следующим шагом в развитии филологической мысли (в той ее части, что касается интересующей нас сейчас темы) стала книга М.М. Бахтина «Проблемы творчества Достоевского» (1929). Концепция диалога, в частности новое понимание литературного произведения как диалога автора с читателем, диалогические отношения между автором и героями, типология прозаического слова – все это обещало новый поворот в развитии филологической мысли. И хотя Бахтин в книге о Ф.М. Достоевском на взгляды Потебни не опирался, нам сейчас видится связь между идеями этих ученых. В то же время в своем понимании диалога Бахтин выходил за рамки филологии в область эстетики, шире – философии, а конкретно – к проблеме познания и самопознания.

Как, впрочем, и Потебня. В XIX в., открывая внешнюю и внутреннюю форму слова, он говорил о том, что, подобно слову, «те же стихии и в произведении искусства <…>. Одно и то же художественное произведение, один и тот же образ различно действует на разных людей и на одно и то же лицо в разное время, точно так, как одно и то же слово каждым понимается иначе <…> Слово одинаково принадлежит говорящему и слушающему, а потому значение его состоит не в том, что оно имеет определенный смысл для говорящего, а в том, что оно способно иметь смысл вообще <…> Искусство − то же творчество в том самом смысле, в каком и слово <…> и как посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можно только пробудить в нем его собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего (когда оно окончено) развивается уже не в художнике, а в понимающих»1.

Эта мысль, кажется, открывала филологии новые возможности. Начиная с 1990-х гг. идеи Потебни, как уже говорилось, постепенно (но очень постепенно) входят в сознание филологов нового века. Работа А.А. Потебни «Мысль и язык» публиковалась в 1862 г., причем дважды: в журнале и отдельным оттиском, потом в 1892 и 1913 гг., но в начале 1910-х гг., по крайней мере в Петербурге, его труды еще были известны лишь немногим. Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть знание Бахтиным в 1920-е гг. работ «Мысль и язык» и «Из записок по теории словесности». Но, как предполагают комментаторы к собранию сочинений Бахтина, в более поздние годы он скорее всего был знаком с трудом Потебни «Из записок по русской грамматике»: три выпуска, подготовленные самим ученым, выходили в 1874, 1888 и 1889 гг., а четвертая часть, незавершенная («Глагол, местоимение, числительное, предлог»), – в 1941 г. Вот ее, предположительно, и мог читать Бахтин. Знал он и работы Потебни по фольклористике, что видно из его книги о Ф. Рабле. Как бы то ни было, в интервью для редакции «Нового мира» в 1970 г. Бахтин, говоря о «высоких научных традициях» отечественной филологии, называл А.А. Потебню и А.Н. Веселовского (из ученых советского времени это для Бахтина прежде всего: Ю.Н. Тынянов, Б.В. Томашевский, Б.М. Эйхенбаум, Г.А. Гуковский2; известно, что из младших современников он очень высоко ценил Д.С. Лихачева и Ю.М. Лотмана).

 Однако трудно себе представить время, наименее благоприятное для выхода книги о Достоевском. Выдвинутая Сталиным ложная идея усиления классовой борьбы в обществе победившего социализма провоцировала отнюдь не диалог. Напротив, если на протяжении 1920-х гг. еще возможны были публичная полемика, дискуссия, словом – диалог (да и то в формах, зачастую далеких от научной и этической корректности), то к концу десятилетия литературные и эстетические споры на страницах литературной и научной периодики смолкают. Они, по видимости, возродятся в начале 1930-х гг., но то будут в научном отношении лишь спекуляции, а в практическом – уничтожение неугодных (так называемая «дискуссия о формальном методе», на деле же – разгром морфологической школы; «дискуссия» о методе В.Ф. Переверзева, повлекшая за собой арест ученого, и т.д.). Не за горами, в 1929 г., было и создание Союза советских писателей – своего рода подобие коллективизации в литературе. В этих условиях книга М.М. Бахтина о диалоге не была принята. В 1929 г. в периодике вышло шесть откликов на нее, в большинстве сугубо отрицательных. Показательной представляется развернутая рецензия, автором которой был А.В. Луначарский: она отличалась двойственностью оценки, что объясняется как общественно-политической ситуацией, так и положением самого экс-наркома, постепенно сдававшего свои позиции под натиском литературно-партийной номенклатуры. Впрочем, сам М.М. Бахтин, арестованный за полгода до выхода своей книги о Достоевском, а в момент ее издания ожидающий суда, считал, что «статья Луначарского помогла ему при решении его личной участи (пересмотр приговора). Но определить направление обсуждения книги она не могла. Определял его Гроссман-Рощин3. <…> заголовок совсем уже последнего выступления в критической кампании дает окончательную приговорную формулу <…> “Многоголосый идеализм”. Одновременно с этой статьей М.М.Б. отбывает в ссылку, и советская критика больше не занимается его книгой»4. Прямой связи между приговором суда и вердиктом писавших тогда же о Бахтине, может быть, и нет, но есть зловещая символика в том, как перекликаются то и другое.

 Итак, отсутствие общественного диалога в 1920-е гг. и последующие годы затормозило развитие филологической мысли на несколько десятилетий. Концепция диалога, как и другие идеи Бахтина, была воспринята мировым литературоведением лишь начиная со второй половины ХХ в., когда вышло второе издание его книги «Проблемы поэтики Достоевского» (1963).

Но почему книга о Достоевском оказала столь мощное воздействие на филологию второй половины ХХ в.? Вероятно, потому, что сказанное в отношении творчества Достоевского выражало и нечто даже более существенное – некие общие свойства человеческой натуры, для которой, по Бахтину, склонность к диалогу является одним из онтологических качеств, присущих человеку вообще. Но возможно, что по этой же самой причине – особенно в России – выход книги Бахтина в 1963 г. и во все последующие годы вызывал и до сих пор вызывает жесткое, зачастую полемически и заостренно выраженное несогласие, несмотря на признание идей ученого мировым филологическим сообществом. Вероятно, это происходит потому, что существует и другой тип личности – если так можно выразиться − монологический тип. Сама страстность, как бы личная заинтересованность оппонентов Бахтина говорят об этом.

Какие же это были существенные суждения? Стоит их напомнить.

«Только в общении, во взаимодействии человека с человеком раскрывается и “человек в человеке”, как для других, так и для себя самого <…>  [курсив автора. – Е.О.].

Быть – значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться. <…>

Все в романах Достоевского сходится к диалогу, к диалогическому противостоянию как к своему центру. Все – средство, диалог – цель. Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса – минимум жизни, минимум бытия»5.

И в более поздние годы Бахтин возвращается к понятию диалога: его идеи «диалога-согласия», диалога-встречи «равноправных сознаний» находим в записках о методологии гуманитарных наук и т.д.

Как и позднее Бахтин, Потебня считал самопознание невозможным без познания другого. Но он же ставил и пределы познанию вообще. Во-первых, он считал, что мы познаем не настоящее (оно неуловимо и изменчиво), а лишь прошедшее. «Непосредственное самопознание невозможно»6. А кроме того тождества между говорящим и слушающим нет по  определению. «Думать при слове именно то, что думает другой, значило бы перестать быть самим собою. Поэтому понимание в смысле тождества мысли в говорящем и слушающем есть такая же иллюзия, как и та, в силу коей мы принимаем собственные ощущения за внешние предметы. Тем не менее наше слово действует на других. Оно устанавливает между замкнутыми в себе личностями связь, не уравнивая их содержания, а, так сказать, “настраивая их гармонически”»7 (тут Потебня цитирует В. Гумбольдта).

К этой мысли мы еще вернемся: кажется, именно она продуктивно отозвалась в концепции Бахтина. Но тут надо сказать, что Потебня отнюдь не был благодушным в решении проблемы познания вообще (а он, как позднее и Бахтин, ставит именно эту проблему). «Мир является нам лишь как ход изменений, происходящих в нас самих»8, – пишет он. Кроме того, по Потебне, познание невозможно в пределах самого себя: «Задача, исполняемая нами, состоит в непрерывном разграничении того, что мы называем своим я, и всего прочего не-я, мира в более тесном смысле. Познание своего я есть другая сторона познания мира и наоборот»9.

 Но Потебня считал, что познать мы способны только прошедшее, а настоящее неуловимо и изменчиво в каждый данный момент: «познаваемое в мгновение познания уже ушло, уже неуловимо». Этот процесс Потебня сравнивал с тем, как мы изучаем свет, дошедший к нам от далекой звезды, не зная, существует ли эта звезда в данный миг или уже погасла. Комментаторы к изданию Потебни 1976 г. предполагают, что сам ученый перевел для своей работы «Изречения» В. Гете:

«”Познай себя” – Просил бы разъяснений!

– Извольте: надо быть и вместе с тем – не быть!

– Да, этот афоризм создал, бесспорно, гений:

Так коротко, а может с толку сбить!

”Познай себя” – Какая польза в том?

Познаю, а куда бежать потом?

Словно бы, придя на карнавал,

Сразу маску я с себя сорвал»10.

Похоже, Потебня представлял себе, что всякое познание имеет пределы. Но у нас есть инструмент самопознания –  слово. Оно «объективирует мысль, ставит ее перед нами, служит тем делом, без которого невозможно самопознание…»11 [курсив автора. – Е.О.]. Говоря же о пределах, он задумывался, как уже было показано выше, о невозможности тождества между слушающим и говорящим – мы же можем продолжить этот ряд и сказать: между беседующими, между автором и читателем.

Итак, познание и самопознание, по Потебне, неразрывно связаны, одно невозможно без другого. Похоже, что и у Бахтина диалог является необходимым условием понимания. Расчленяя процесс понимания на четыре стадии, он пишет: «1. Психофизиологическое восприятие физического знака (слова, цвета, пространственной формы). 2. Узнание его (как знакомого или незнакомого). Понимание его повторимого (общего) значения в языке. 3. Понимание его значения в данном контексте (ближайшем и более далеком). 4) Активно-диалогическое понимание (спор-согласие). Включение в диалогический контекст»12 [курсив наш. – Е.О.].

Но говоря о понимании, Бахтин, можно подумать, расширяет его содержание, делая его почти универсальным и поднимая его до понятия познания. В набросках «К философским основам гуманитарных наук» читаем:

«Сложность двустороннего акта познания-проникновения. Активность познающего и активность открывающегося (диалогичность). Умение познать и умение выразить себя. Мы имеем здесь дело с выражением и познанием (пониманием)выражения [курсив наш. – Е.О.]. Сложная диалектика внешнего и внутреннего. Личность имеет не только среду и окружение, но и собственный кругозор»13.

Итак, мы видим, что, по крайней мере, здесь для Бахтина познание и понимание – понятия, можно сказать, синонимические.

И, наконец, он напрямую соотносит свои размышления с идеями Потебни в записях к работе «Проблема речевых жанров». Читаем:

 «Проблема понимания у Потебни и потебнианцев. Понимание не повторяет, не дублирует говорящего, оно создает свое представление, свое содержание <…> слово дает только направление, острие конуса. Между тем говорящий и понимающий вовсе не остаются каждый в своем собственном мире; напротив, они сходятся в новом, третьем мире, мире общения, они обращаются друг к другу, вступают в активные диалогические отношения [курсив автора. – Е.О.14.

Проходит еще несколько десятилетий – и в 1969 г. С.С. Аверинцев пишет статью о филологии15,  которая сначала будет опубликована в журнале «Юность», а потом войдет в «Краткую литературную энциклопедию», т.е. станет общепризнанной и «обязательной». В этой статье Аверинцев называет филологию наукой о понимании. В 1979 г. готовилась к изданию книга Бахтина «Эстетика словесного творчества» (куда вошли заметки ученого о философских основах гуманитарных наук – частично в комментариях – и о методологии литературоведения). Авторами комментариев были С.С. Аверинцев и С.Г. Бочаров.

Читал ли С.С. Аверинцев эти заметки Бахтина, когда, будучи молодым ученым, в 1960-е гг. писал свою статью о филологии? Ответа на этот вопрос у меня нет, но, может быть, и не стоит его ставить. Даже если и не читал (Бахтин был еще жив, а речи об издании сколько-нибудь полного собрания его сочинений не шло), – вряд ли это совпадение случайно. Скорее всего, оно означает, что такое определение филологии истинно, раз к сходным идеям приходят в разное время три крупных мыслителя.

 


 

  1. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 175–181. (Potebnya A.A. Estetika i poetika. Moskva, 1976. S. 175–181.)
  2. Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М., 2002. Т. 6. С. 451. (Bakhtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. Moskva, 2002. T. 6. S. 451.)
  3. Гроссман Иуда Соломонович (1883−1934), писавший также под псевдонимом Рощин, − активный деятель РАПП.
  4. См.: Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т.М., 2000. Т. 2. С. 479. Комм. Бочарова С.Г., Мелиховой Л.С., Махлина В.Л., Пул Б. (Bakhtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. Moskva, 2000. T. 2. S. 451.)
  5. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М., 2002. Т. 6. С. 280. (Bakhtin M.M. Problemy poetiki Dostojevskogo // Bakhtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. Moskva, 2002. T. 6. S. 280.)
  6. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 306. (Potebnia A.A. Estetica i poetica. Moskva, 1976. S. 306.)
  7. Там же. С. 307. (Tam zhe.)
  8. Там же. С. 305. (Tam zhe. S. 305.)
  9. Там же. (Tam zhe.)
  10. Там же. (Tam zhe.)
  11. Там же. С. 306. (Tam zhe. S. 306)
  12. Бахтин М.М.. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 98. (Bakhtin M.M. K metodologii gumanitarnych nauk // Bakhtin M.M. Estetica slovesnogo tvorchestva. Moskva, 1979. S. 98.)
  13. Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М., 1997. Т. 5. С. 7. (Bakhtin M.M. Sobr. soch.: v 7 t. Moskva, 1997. T. 5. S. 7.)
  14. Там же. С. 209. (Tam zhe. S. 209.)
  15. Аверинцев С.С. Похвальное слово филологии // Юность. 1969. № 1. С. 98−102. (Averintsev S.S. Pokhval'noe slovo philologii // Junost'. 1969. № 1. S. 98−102.)