Languages

You are here

С.Г. Нечаев и «нечаевское дело» в оценке газеты «Московские ведомости»

Научные исследования: 

S.G. Nechayev and ″Nechaeyvsky Trial″ in the ″Moskovskiye Vedomosti″ Newspaper Assessment

 

Перевалова Елена Владимировна
кандидат филологических наук, доцент кафедры журналистики и массовых коммуникаций Московского государственного университета печати имени Ивана Федорова, helenpv@yandex.ru

Elena V. Perevalova
Ph.D, Associate Professor, Chair of Journalism and Mass Communication, Moscow State University of Printing Arts, helenpv@yandex.ru

 

Аннотация

В 1870−1880 гг. в России прошло несколько политических судебных процессов, первым из которых стал суд над С.Г. Нечаевым и «нечаевцами». Участники революционного движения в глазах либеральной общественности зачастую становились «героями», представителями «новых людей», «жертвами режима». Значительный вклад в дегероизацию образа Нечаева и «нечаевцев» внесли «Московские ведомости», в числе первых указавшие на опасность оправдания революционной пропаганды.

Ключевые слова: С.Г. Нечаев, «нечаевцы», революционная пропаганда, «Московские ведомости», судебный процесс.

 

Abstract

Russia witnessed several politically motivated trials during the 1870s and 1880s. The most important of these was the trial involving Sergei Nechaev and his “Nechaevtsy” followers. To some degree, liberal society regarded the participants in the revolutionary movement as heroes and/or victims of the regime. By focusing on the danger of justifying revolutionary propaganda, the newspaper ″Moscow Vedomosti″ contributed significantly to Nechaev’s deheroization.

Key words: S.G. Nechaev, “nechaevtsy”, revolutionary propaganda, ″Moskovskie Vedomosti″, judicial proceeding.

 

Сергей Геннадьевич Нечаев (1847−1882) – одна из самых мрачных фигур в русской истории 1870−1880-х гг. Создатель тайной революционной организации «Народная расправа», автор «Катехизиса революционера», прототип Петра Верховенского в романе Ф.М. Достоевского «Бесы», сторонник самых крайних и провокационных методов для достижения конечных целей революции, которую Нечаев понимал исключительно как разрушение всего прежнего гражданского порядка, всего образованного мира, всех законов, приличий, общепринятых условий, нравственности. В отличие от других русских революционеров 1870−1880-х гг. (В.И. Засулич, П.Н. Ткачева, С.М. Степняка-Кравчинского, С.Н. Халтурина и др.), имена которых были окружены романтическим и героическим ореолом борцов с тиранией, современники оценивали Нечаева как «революционного обманщика» (В.Г. Короленко), «беса», «мошенника, а не социалиста» (Ф.М. Достоевский), «политического авантюриста» (К. Маркс), а термин «нечаевщина», как название террористического направления в русском революционном движении, надолго стал нарицательным и синонимичным для обозначения циничного оправдания любого зла и допустимости любых аморальных средств в революционных целях.

Пропагандистская деятельность Нечаева началась в 1868 г. в Петербурге, где он вел активную агитацию среди студентов Петербургского университета и Медицинской академии и вскоре стал одним из лидеров оппозиционно настроенной части студенчества, одним из главных инициаторов значительных студенческих волнений в феврале 1869 г. Затем – отъезд за границу, где он познакомился с М.А. Бакуниным, Н.П. Огаревым и А.И. Герценом, на которых в тот момент произвел благоприятное впечатление. По возвращении в Россию осенью 1869 г. Нечаев с целью «полнейшего, скорейшего разрушения» «государственного, сословного и так называемого образованного мира» организовал глубоко законспирированное общество «Народной расправы», в основе которого лежала жесточайшая дисциплина и его собственная диктаторская власть. Убийство Нечаевым студента Петровской Академии И. Иванова, возмутившегося его диктаторскими замашками, стало логическим продолжением пропагандируемых им в «Катехизисе революционера» идей подчиненности всех действий и чувств человека делу революции, признания допустимым и нравственным всего того, что «способствует торжеству революции». Убийство стало и наказанием за непослушание, и актом устрашения других членов «Народной расправы», для которых Нечаев «старательно играл роль грозного и магически привлекательного посланца всесильного «заграничного» комитета»1. Методы мистификации и насилия, применяемые Нечаевым, превратили его как в глазах широкой общественности, так и в глазах многих революционеров в «чудовище» и вызвали резкую реакцию отторжения.

Вместе с тем Нечаев, несомненно, был глубоко убежден в правоте и истинности своих идей, что производило впечатление на окружавших его людей, даже бывших много старше и опытнее его (например, одному из участников кружка Нечаева, И.Г. Прыжову, было более сорока лет). Десятилетнее пребывание в одиночной камере Петропавловской крепости не сломило Нечаева: в камере он продолжал заниматься пропагандистской деятельностью и даже сумел привлечь на свою сторону охранявших его солдат, благодаря чему смог наладить связь с революционным подпольем, в частности с лидерами «Народной воли»: С.Г. Ширяевым, А.И. Желябовым, С.Л. Перовской2. Все это, безусловно, свидетельствовало о верности Нечаева своим убеждениям, готовности пожертвовать жизнью за свое дело и вызывало стремление к подражанию, а его радикальные идеи находили сторонников, особенно в среде студенческой молодежи, оппозиционно настроенной по отношению к существующей власти. Для части молодежи конца 1860-х гг., а затем для новых поколений революционеров 1870−1880-х гг. Нечаев, несмотря на противоречивость его личных качеств, оставался образцом твердости воли, энергии и революционных убеждений3. И даже сегодня не сложилось единого мнения о Нечаеве: для одних он остался авантюристом, для других – великим революционером4.

Развенчание образа Нечаева, демонстрация ложности провозглашаемых в «Катехизисе революционера» идей стало в 1870−1880-е гг. одной из задач авторитетной консервативной газеты – «Московские ведомости», издававшейся под редакцией М.Н. Каткова и П.М. Леонтьева. На фоне радикализации настроений значительной части российского общества, в первую очередь – студенчества, газета внесла несомненный вклад в дегероизацию образа Нечаева и «нечаевщины».

Впервые «некто Нечаев» был упомянут в «Московских ведомостях» в мае 1869 г. в связи с массовыми студенческими волнениями как автор написанной совместно с М.А. Бакуниным прокламации для студентов5. Позже, в декабре 1869 г., Нечаев был назван главным «зачинщиком и подстрекателем» сходок и студенческих беспорядков в Петербургском университете6. Однако газета в тот момент еще не придавала серьезного значения ни самому Нечаеву, ни его пропаганде, полагая, что в России отсутствуют как таковые революционные элементы, а в выступлениях студентов конца 1860-х гг. видела «бессильные демонстрации» «горсти обманутых молодых людей посреди полного спокойствия страны, при безусловно антиреволюционном настроении целого народа и при громадной как материальной, так и нравственной силе правительства»7. Безусловно, это говорило о некоторой недооценке «Московскими ведомостями» значения революционной пропаганды в молодежной среде, однако это вряд ли свидетельствовало о непонимании ими ситуации в целом. Программные положения нелегальных кружков и организаций 1860-х гг. (в частности, первой «Земли и воли») не получили широкого распространения в народе, а результаты пропагандистской деятельности 1870-х гг., в том числе «хождения в народ», показали, насколько велика пропасть между теоретическими моделями революционных агитаторов и утопической верой народа в правильность власти и надеждой на «доброго царя».

Опасность «Московские ведомости» видели не столько в революционной агитации, исходящей от Нечаева и подобных ему лиц, сколько в консервативно настроенных кругах в правительстве, органом которых называла газету «Весть» В.Д. Скарятина и Н. Юматова. «Весть» активно отстаивала интересы дворянства, в том числе и польского, и стремилась доказать несостоятельность нападок Каткова на польскую аристократию. Катков, напротив, во многих негативных явлениях видел «польскую интригу», его газета выдвинула предположение, что в размахе революционной пропаганды заинтересованы в первую очередь сторонники усиления Польши, которых немало во влиятельных петербургских кругах («петербургские белые»), стремящиеся «внести смуту в общество»8. По мнению «Московских ведомостей», «красная пропаганда» Бакунина, Нечаева и других агитаторов могла служить лишь орудием в руках «польской партии», использующей оппозиционно настроенную русскую молодежь как способ давления на правительство9.

Однако убийство студента И. Иванова, совершенное Нечаевым 21 ноября 1869 г. и раскрытое по горячим следам, вывело полицию на след созданной им «Народной расправы» и показало, насколько опасен Нечаев с его идеями. К суду было привлечено 79 человек (сам Нечаев сразу после убийства сумел уехать из России и скрыться за границей), которым было предъявлено обвинение по трем пунктам: принадлежность к организации «Народная расправа» с целью уничтожить существующий порядок государственного управления; составление, хранение, печатание и распространение запрещенной литературы, провоцирующей к бунту и неповиновению верховной власти; убийство члена сообщества И. Иванова. Суд, состоявшийся в июле−сентябре 1871 г. в Петербургской судебной палате, стал первым в России гласным политическим процессом и широко освещался в прессе. Главные обвиняемые – П.Г. Успенский, И.Г. Прыжов, Л.В. Кузнецов и Н.Н. Николаев, принимавшие непосредственное участие в убийстве, были приговорены к суровому наказанию – каторжным работам на срок от 7 до 15 лет; еще двое обвиняемых были приговорены к ссылке в Сибирь; 28 человек – к тюремному заключению от 7 дней до 1 года 4 месяцев – не столько за причастность к убийству, сколько за нелегальную революционную деятельность, в первую очередь − за хранение и распространение запрещенной литературы. Остальные участники процесса – 42 человека – были оправданы за недоказанностью состава преступления10. Участники процесса вызывали сочувствие, а нередко и восхищение публики, чему в немалой степени способствовала позиция защитников и печать. Вот, например, как описывали «Русские ведомости» одну из наиболее ярких участниц процесса – А.Д. Дементьеву: «Цветущая и красивая девушка с умным и решительным выражением лица; отличается непринужденностью манер, симпатичностью голоса, замечательным даром слова; говорит удивительно отчетливо, последовательно, без запинок … одета просто, но с большим вкусом; волосы носит подрезанными довольно коротко и грациозно зачесанными назад»11. Эмоциональная речь А.Д. Дементьевой, представляющая развернутое выступление по «женскому вопросу», была опубликована в нескольких органах печати. Защитники − В.Д. Спасович, А.М. Унковский, К.К. Арсеньев и др. − стремились представить причастность своих подзащитных к тайному обществу Нечаева как «недоразумение», «великодушное увлечение молодости» и т.п., пытались убедить общественность в том, что тот или иной эпизод революционной деятельности подсудимых не представляет опасности для общественного и государственного устройства России, его нельзя квалифицировать как «политическое преступление», апеллировали к чувству жалости суда и публики, акцентировали внимание на тяжелом материальном положении подзащитных и т.д.12

Следует отметить, что в предшествовавшие «нечаевскому процессу» годы газета «Московские ведомости» также зарекомендовала себя горячим защитником судебной реформы 1864 г., поклонницей новых судебных учреждений и суда присяжных. С началом действия новых судов в 1866 г. газета неоднократно обращалась к судебной тематике в передовых статьях, регулярно публиковала подробные отчеты о публичных судебных заседаниях, поясняла и комментировала примеры из практики нового судопроизводства и т.д., постоянно полемизировала с изданиями, стоящими на крайне правых позициях, в частности с газетой «Весть». «Московские ведомости» неоднократно писали, что судебная реформа позволит ликвидировать произвол в судебной сфере и гарантирует соблюдение прав и свобод личности, а наличие суда как «силы независимой и самостоятельной» называли обязательным условием соблюдения законной свободы и обеспечения права13. Наряду с введением строгой законности в действиях административных властей и полиции, развитием местного самоуправления и народного просвещения, газета рассматривала публичное судопроизводство и суд присяжных как путь к повышению общественного самосознания и утверждения в народе чувства законности14.

Но публичный суд над «нечаевцами» «Московские ведомости» назвали «странным процессом»15, и это выражение очень точно характеризует позицию газеты, которая не могла решиться начать резко критиковать действия нового суда, важнейшие принципы и атрибуты которого – независимость, гласность, институт присяжных заседателей и адвокатуру – она последовательно защищала на протяжении нескольких лет. В ходе процесса осуждение «Московских ведомостей» в первую очередь вызвали не столько сами приговоры в отношении обвиняемых, сколько сама атмосфера судебных заседаний, которая, по мнению «Московских ведомостей», явилась индикатором господствующих в русском образованном обществе настроений.

Не позволяя себе прямо порицать действия защиты и решения суда, «Московские ведомости» иронично описывали ход судебного заседания, характеризовали особенности поведения всех его участников, в том числе председателя суда – А.С. Любимова, обвинителей – прокурора Петербургской судебной палаты В.А. Половцова и товарища прокурора П.А. Александрова. Так, зал судебного заседания газета сравнила с салоном, «где люди собрались для приятной беседы», настолько корректны и утонченны были приемы и обороты речи, в которых члены суда обращались к подсудимым. «Наша судебная практика цивилизованностью приемов даже превзошла порядки, принятые во всех цивилизованных странах, − иронично подчеркивалось в статье “Московских ведомостей”. − У нас подсудимых, уличенных и сознавшихся в убийстве, не просто вводят, но приглашают [курсив «Московских ведомостей». – Е.П.] в судебную залу»16. «Везде подобные оговорки показались бы иронией, слишком жестокой в виду людей, над которыми висит обнаженный меч правосудия, − замечала газета, − но у нас это не ирония, не жестокость; у нас это цивилизация»17. Обращение А.С. Любимова после вынесения оправдательного приговора − «Подсудимые! Ваше место не на позорной скамье, а среди публики, среди всех нас» − «Московские ведомости» саркастически назвали проявлением «цивилизованности» и «деликатности». Как казуистическую уловку, попытку завуалировать состав преступления газета рассматривала использование в речах адвокатов выражений «устранение человека», «упразднение административных лиц» вместо слов «политическое убийство»18.

Эти и подобные им детали судебного заседания «Московские ведомости» считали серьезной ошибкой суда, который, по их мнению, не обратил должного внимания на сами радикальные теории и не указал на возможные последствия их дальнейшего распространения. Процесс, по мнению газеты, подорвал представления о пагубности и опасности пропаганды радикальных революционных учений, их разрушительном для общественного и государственного устройства характере. В поведении суда она увидела своеобразную игру в оппозиционность и пыталась предостеречь общество от легкомысленного заигрывания с радикальными идеями, указать на недопустимость неосторожного и даже беспечного отношения к опасному увлечению игрой в революцию, в тайные секретные организации. Газета указала на опасность, которую несет увлечение революционной романтикой и модными политическими учениями и подчеркнула, как незаметна бывает грань, отделяющая благие намерения от преступления во имя благой цели, подметила связь между сторонниками нигилистических теорий и представителями русской интеллектуальной элиты в лице присяжных заседателей, хотя первые решительно отрицали господствующую идеологию, традиционную мораль, нормы жизненного поведения и, по сути, не предлагали молодому поколению определенной положительной программы, тогда как вторые обращались к положительному идеалу, «к великодушным инстинктам молодости», призывали руководствоваться принципами благородства и честности. «На преступников обрушились кары, рассчитанные по такой-то и такой-то статье уголовного законодательства, но образ мыслей, лежавший в основе их действий, не только не подвергся порицанию, но даже прославлен, − подводила итог газета “Московские ведомости”. − Нигилистов ссылают на каторгу, нигилистов ссылают в тюрьму, а нигилизму пред лицом суда воздан некоторый почет»19. Не наказание, не сроки, к которым были приговорены главные обвиняемые, и даже не оправдание подсудимых (этот вопрос в статьях даже не рассматривался) стали предметом осуждения «Московских ведомостей», а невнимательное и легкомысленное отношение представителей интеллигенции к самому учению, которое привело на скамью подсудимых почти 80 человек. Имея в виду то, что именно сочувственное отношение интеллигенции становится питательной средой для дальнейшего развития подобного рода теорий, особенно в среде молодежи, газета писала, что судебное разбирательство изобличило не только преступников, но и «состояние нашего общества»20.

Газета не без оснований указывала, что адресатом революционной пропаганды является, в первую очередь, учащаяся молодежь, студенчество и подчеркивала недопустимость распространения радикальных идей в высшей школе. Задачу высшей и средней школы «Московские ведомости» видели, прежде всего, в формировании высокообразованного слоя, преданного престолу и отечеству и способного направить развитие страны по эволюционному пути. Настороженно газета относилась к разным формам студенческого самоуправления в университетах, отрицательно – к требованиям разрешить свободу студенческих сходок, собраний, обществ, видя в них потенциальную базу для пропаганды радикальных теорий21. Можно предположить, что негативные высказывания «Московских ведомостей» в адрес студенческого самоуправления явились ответом на выступления адвокатов во время нечаевского процесса, которые апеллировали к тяжелому материальному положению студентов, указывали на то, что недовольство в студенческой среде делает ее очень отзывчивой к нигилистическим теориям, тем самым словно бы оправдывая молодежь, оказавшуюся столь восприимчивой к пропаганде радикальных идей. В данном случае, конечно, можно и не соглашаться с М.Н. Катковым, но его трудно упрекнуть в незнании реалий студенческой жизни и недопонимании запросов и интересов студенческой аудитории. Катков прошел все ступени университетской иерархии от студента до профессора, в годы юности испытал все тяготы малообеспеченного студенческого существования, был одним из членов кружка Н.В. Станкевича, в 1860-е гг. был избран почетным членом Московского и Киевского университетов. М.Н. Катков и П.М. Леонтьев принимали активное участие в дискуссиях по вопросам реформ среднего и высшего образования, отстаивая проект классической системы образования, в разработку которой они внесли немалый вклад. По их инициативе и при их непосредственном участии в Москве в 1868 г. был организован классический лицей, ставший образцовым учебным заведением и служивший примером отстаиваемого газетой классицизма. Выпускники лицея, среди которых − председатель II Государственной Думы Ф.А. Головин, патриарх Московский Алексий I, предприниматель С.Т. Морозов, историк С.В. Бахрушин, художник и искусствовед И.Э. Грабарь и многие другие, как правило, занимали значительные посты в государстве и становились видными деятелями на различных поприщах.

Кульминацией «дела Нечаева» стал, безусловно, процесс, состоявшийся в январе 1873 г. В ноябре 1872 г. Цюрихское правительство выдало Нечаева России при условии, что он будет осужден исключительно за уголовное преступление, т.е. за убийство Иванова, но отнюдь не как политический преступник. Можно предположить, что фигура Нечаева, столь долго скрывавшегося от российских органов правосудия, в тот момент в глазах публики была окружена таинственным и романтическим ореолом, он представал чуть ли не в демоническом обличье. Не удивительно, что «Московские ведомости» сразу после известия об экстрадиции Нечаева стремились принизить его образ, придав ему черты вульгарного убийцы. Так, в фельетонной рубрике «Арабески» иронично подчеркивался трагикомический финал «нечаевского дела»: тогда как все участники дела судились как политические преступники, сам Нечаев, «бывший для них тем солнцем, от которого они заимствовали свой политический свет, вдруг потух и явится на суде лишь как простой убийца»22.

В первых числах января 1873 г. во всех газетах в разделе «Судебная хроника» появилось непримечательное с виду краткое сообщение: «На 8 января в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей назначено к разбирательству дело о мещанине города Шуи, носящем звание домашнего учителя, Сергее Нечаеве, обвиняемом в убийстве. Подсудимый не пожелал иметь защитника»23.

Согласно Высочайшему повелению, официальный судебный отчет о процессе Нечаева сначала должен был появиться в «Правительственном вестнике» и лишь потом мог быть перепечатан другими изданиями24. Отредактированный чиновниками министерства юстиции стенографический отчет суда над Нечаевым появился в «Правительственном вестнике» 12 января 1873 г., в «Московских ведомостях» − лишь 14 января25, в «Санкт-Петербургских ведомостях» 26 и в «Голосе»27 − 13-14 января, в «Русских ведомостях»28 − 14−19 января.

Не имея возможности оперативно опубликовать официальный отчет, газеты пытались найти иные возможности рассказать о подробностях процесса. Так, «Голос» накануне процесса опубликовал несколько фактов29, заимствованных из «Судебного вестника», «Русские ведомости» 9 января поместили репортаж из зала суда30.

«Московские ведомости» также на следующий день после процесса опубликовали репортаж из зала суда таким образом, как если бы речь шла об обычном уголовном преступлении31. Неизвестный репортер «Московских ведомостей» подробно описал манеру поведения Нечаева, речь, жесты, тон. Во внешности Нечаева подчеркивалась ее обыкновенность, непримечательность и вместе с тем выделялись портретные детали, явно неспособные вызвать симпатии читателей: тщедушность; узенькие, глубоко провалившиеся глаза с бегающими зрачками; тоненькие усики с просветом под носом и подкрученными концами; жиденькую бородку, расходящуюся по щекам еще более жиденькими баками; широкий лоб и скуластость, которые «делают облик лица квадратным и дают ему вульгарный вид».

Автор репортажа не жалел красок, чтобы представить перед читателями Нечаева как человека нелепого, жалкого, амбициозного и в то же время неуверенного в себе и оттого еще более стремящегося произвести впечатление на публику. Вот как изображено его появление в зале суда: «Вошел он задравши голову и какой-то неестественной, автоматической походкой, точно плохой мелодраматический актер. Бледен он был как труп и безобразничал нестерпимо. Он, видимо, был страшно взволнован… Войдя, немедленно, точно торопился, сел он на скамью и с вызывающим видом, покручивая усы, подбоченясь, стал взирать на публику». Указывалось на «развязность» и «неуместные реплики» Нечаева во время заседания. Так, например, он неоднократно, «неестественно подняв голову и как-то странно жестикулируя левой рукой, точно отбивая темп», перебивал председателя, заявлял, что он не признает за русским судом права судить его, чем вызвал негодование публики, потребовавшей удалить его из зала.

В тексте немало подробностей, позволяющих воспроизвести особенности поведения подсудимого: «[Нечаев. – Е.П.] cидел молча, аффектируя пренебрежение к суду, повернувшись к нему спиной и пронзительно [курсив «Московских ведомостей». – Е.П.] вглядываясь в публику. Когда говорил прокурор, он оттенял некоторые, особенно не понравившиеся ему места речи, то злобной усмешкой, то закусыванием губ, то как-то странно раскачиваясь и вертясь на скамье. Впрочем, по большей части он только покручивал усики и бородку, свертывая ее в косичку, поправлял волосы или бесшумно барабанил пальцами по решетке; другой рукой, левой, он подпирал закинутую назад голову, обращенную в сторону публики». Мелодраматично звучала и фраза, сказанная Нечаевым «с величайшим эмфазом» по окончании речи прокурора: «Русское правительство может лишить меня жизни, но честь останется при мне». Еще более мелодраматично выглядел жест, сопровождающий эту фразу: «он ударил себя в грудь». Трагикомизм ситуации, видимо, был замечен и публикой, в которой, по свидетельству репортера, «послышался смех и шиканье».

Безусловно, портрет, нарисованный автором репортажа, ни в коей мере не походил на образ волевого, сурового, беспощадного революционера, представленный в «Катехизисе» Нечаева. Напротив, подчеркивалось, что «общее впечатление от Нечаева было очень жалкое и болезненное». «Можно было ожидать, что человек, производивший хоть на кого-нибудь обаятельное действие, будет умнее», − подводил итоги автор репортажа32.

Демонстрируя, насколько смешон, незначителен и неказист реальный Нечаев, «Московские ведомости» развенчивали образ «героя», сложившийся в сознании публики. Можно было бы говорить о предвзятом и тенденциозном отношении газеты к Нечаеву, однако эти же особенности его поведения − театральность, неестественность, нервность − подчеркивались и в репортаже «Русских ведомостей»33. Картина, нарисованная репортерами, подтверждается и воспоминаниями современников, например присутствовавшим на процессе М.С. Сухотиным34. Неестественность и мелодраматизм поведения Нечаева отмечал и Ф.М. Достоевский: «Какие восклицания, какой маленький-маленький гимназистик. “Да здравствует Земский собор, долой деспотизм!” Да неужели же он ничего не мог умнее придумать в своем положении!»35 Весьма вероятно, что и недоброжелательная реакция публики во время суда была спровоцирована дерзким поведением самого Нечаева, чье самолюбие, безусловно, страдало оттого, что вместо громкого политического процесса его судили как заурядного уголовного преступника.

В 1870-е гг. имя Нечаева лишь изредка появлялось на страницах «Московских ведомостей» и символизировало не только моральное разложение и полное отсутствие нравственных устоев, но и преступную революционную деятельность в целом36. Однако последовавшие один за другим террористические акты конца 1870 – начала 1880-х гг. − покушение В.И. Засулич на градоначальника Петербурга генерала Ф.Ф. Трепова в феврале 1878 г., убийство С.М. Степняком-Кравчинским шефа жандармов Н.В. Мезенцева в августе 1878 г., убийство Г.Д. Гольденбергом харьковского губернатора Д.Н. Кропоткина в феврале 1879 г., взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., подготовленный С.Н. Халтуриным, и др. – дали повод «Московским ведомостям» вновь вернуться к процессу Нечаева. Казалось бы, зачем посвящать сразу несколько передовых статей37 событию, споры вокруг которого давно утихли, а появилось много новых «героев»? Зачем опять вспоминать о Нечаеве, когда есть новое поколение революционеров, действия которых давно перешли черту, отделяющую революционную теорию от страшной революционной практики?

Скорее всего, «Московским ведомостям» важна была не столько фигура Нечаева, сколько общественные настроения конца 1860-х – начала 1870-х гг., в которых газета видела источник и питательную среду для пропаганды радикальных идей и теорий. Дело Нечаева стало для «Московских ведомостей» поводом, чтобы показать взаимосвязь между идеями «Катехизиса революционера» и всплеском терроризма в конце 1870-х гг. и, главное, указать на то, что именно легкомысленное и сочувственное отношение интеллигенции к «жертвам» нечаевской пропаганды в начале 1870-х гг. явилось одной из причин быстрого распространения революционных теорий среди молодежи и привело, в конечном счете, к череде трагических событий. На основании наблюдений за развитием революционной пропаганды «Московские ведомости» указывали на преемственность ее отдельных этапов: сначала − деятельность пропагандистов 1860-х гг., направленная «на распространение социалистических и революционных учений в среде учащейся молодежи и на возбуждение волнений в высших учебных заведениях»; затем − «хождение в народ» в 1870-е гг. для распространения революционных идей в массах и подготовки «общего восстания», итогом которых стали политические процессы «долгушинцев», «193-х» и др. И, наконец, третий этап – «период терроризации правительственных властей покушениями и убийствами», начало которого газета связывала с процессом и оправданием Веры Засулич, а кульминацией называла политические убийства конца 1870-х гг.38.

Подробно анализируя и обильно цитируя «Катехизис революционера», «Московские ведомости» справедливо подчеркивали, что в начале 1870-х гг. этот документ не обратил на себя внимания общественности, а суд над участниками нечаевского процесса не только не указал на абсолютную аморальность и безнравственность этого документа, претендовавшего на роль вероучения, но и способствовал утверждению взгляда на сторонников Нечаева как на героев, представителей «новых людей», «борцов за идею» в глазах просвещенной публики и, особенно, молодежи39.

Вновь подробно разбирая процесс «нечаевцев» 1871 г., цитируя выступления обвиняемых и адвокатов, газета писала, что суд вместо осуждения радикального учения сосредоточился на оправдании жертв «рокового, но честного увлечения». «Так происходила трагикомедия нашего первого гласного политического [курсив «Московских ведомостей». – Е.П.] процесса. И все это делалось с добрыми “умеренно-либеральными” намерениями (из тех, какими вымощен ад)… Какому извращению понятий должна была содействовать вся эта процедура с ее пошлостями, ее фразерством, − приторно-гуманная на вид, в действительности же безжалостная и беспощадная, ибо послужила к укреплению обмана, губившего нашу бедную молодежь?..»40 − столь негативной и резкой оценке «Московских ведомостей» действия нового суда еще ни разу не подвергались. Вину суда, как государственного учреждения, газета видела в том, что вместо орудия «общественного воспитания» он стал «орудием общественного смущения»41. Подробный анализ выступлений присяжных поверенных на политических процессах 1870-х гг. (в том числе на процессах по «нечаевскому делу»), проделанный современными исследователями, доказывает, что эти обвинения «Московских ведомостей» были не только не лишены оснований, но и весьма справедливы: «Изучение выступлений присяжных поверенных на политических процессах 70-х гг. XIX в. приводит к мысли о “размывании” ими понятия политического преступления. Подобные преступления защитники изображали как явление расплывчатое, лишенное внутренней цельности. … Исходя из таких соображений, присяжные поверенные тем самым подрывали представления общества о политическом преступлении как явлении пагубном, опасном, разрушительном, внушали публике то, что не соответствовало реальности»42.

Если в начале 1870-х гг. «Московские ведомости» лишь предупреждали либерально настроенную интеллигенцию об опасности увлечения игрой в оппозиционность, то в 1880-е гг. они уже прямо обвиняли ее в тиражировании в обществе «фальшивых понятий и представлений». С негодованием «Московские ведомости» писали, что обнаруженные на суде факты распространения пропаганды, в первую очередь среди студенческой молодежи, не привлекли внимания ни «защитников, знаменитостей петербургской адвокатуры», ни общественности. Как представляется, «Московские ведомости» считали, что именно игра русского образованного общества в «революционную оппозиционность», беспечное отношение к революционной пропаганде в начале 1870-х гг. привели к значительному распространению радикальных идей в 1880-е гг.

В упрек «Московским ведомостям» можно, безусловно, поставить прямолинейность и резкость в выражении своего отношения к нечаевскому делу и к институту присяжных заседателей – черты, в целом присущие публицистике М.Н. Каткова и до сих пор вызывающие неприязнь и обвинения газеты и ее редактора в нетерпимости и реакционности. Газета «Московские ведомости» одной из первых обратила внимание на потенциальную угрозу, которую представляла революционная пропаганда. Газета стремилась внушить обществу понимание опасности и разрушительности политических преступлений, подрывающих основы государственной и общественной жизни страны, а с другой стороны − указать на опасность, исходящую из глубин самого образованного общества – опасность недооценки революционной пропаганды и оправдания ее носителей. «Московские ведомости» подчеркивали недопустимость снисходительного отношения к участию молодежи в политической пропаганде, а также стремились разрушить сочувственные настроения по адресу «героев-освободителей» и «жертв» режима, которые в глазах либерально настроенной русской интеллигенции были окружены героическим и мученическим ореолом.


  1. Баранов А.С. Образ террориста в русской культуре конца XIX – начала XX века (С. Нечаев, В. Засулич, И. Каляев, Б. Савенков) // Общественные науки и современность. 1998. № 2. С. 181−191. (Baranov A.S. Obraz terrorista v russkoy kul'ture kontsa XIX – nachala XX veka (S. Nechaev, V. Zasulich, I. Kalyaev, B. Savenkov) // Obshchestvennye nauki i sovremennost'. 1998. № 2. S. 181−191.)
  2. Лурье Ф.М. Нечаев: созидатель разрушения. М., 2001. (СПб, 2011). (Lur'e F.M. Nechaev: sozidatel' razrusheniya. Moskva, 2001. (Sankt-Peterburg, 2011.)
  3. Заметки о Нечаеве // Вестник «Народной воли». 1883. № 1. (Zametki o Nechaeve // Vestnik «Narodnoy voli». 1883. № 1.)
  4. Лурье Ф.М. Указ. соч.; Майсурян А. День памяти Сергея Нечаева и Ивана Иванова. 12.11.2009. – URL: http://forum-msk.org/material/society/1724277.html (Lur'e F.M. Ukaz. soch.; Maysuryan A. Den' pamyati Sergeya Nechaeva i Ivana Ivanova. 12.11.2009. – URL: http://forum-msk.org/material/society/1724277.html)
  5. Передовая статья // Московские ведомости. 1869. № 112. Май, 24. (Peredovaya stat'ya // Moskovskie vedomosti. 1869. № 112. May, 24.)
  6. Передовая статья // Там же. 1869. № 277. Дек., 20. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1869. № 277. Dek., 20.)
  7. Передовая статья // Там же. 1869. № 112. Май, 24.. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1869. № 112. May, 24.)
  8. Передовая статья // Там же. 1869. № 277. Дек., 20. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1869. № 277. Dek., 20.)
  9. Передовая статья // Там же. 1870. № 4. Янв., 6. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1870. № 4. Yanv., 6.)
  10. Троицкий Н.А. Политические процессы в России 1871−1887 гг. Саратов, 2003. (Troitskiy N.A. Politicheskie protsessy v Rossii 1871−1887 gg. Saratov, 2003.)
  11. Физиономия политического процесса (от нашего корреспондента) // Русские ведомости. 1871. Июль, 8. (Fizionomiya politicheskogo protsessa (ot nashego korrespondenta) // Russkie vedomosti. 1871. Iyul', 8.)
  12. Грезнева А.А. Присяжные поверенные о революционных организациях в России // Вестн. Моск. гос. гуманитар. ун-та имени М.А. Шолохова. История и политология. 2011. № 1. С. 5−13. (Grezneva A.A. Prisyazhnye poverennye o revolyutsionnykh organizatsiyakh v Rossii // Vestn. Mosk. gos. gumanitar. un-ta imeni M.A. Sholokhova. Istoriya i politologiya. 2011. № 1. S. 5−13.)
  13. Передовая статья // Московские ведомости. 1866. № 86. Апр., 23. (Peredovaya stat'ya // Moskovskie vedomosti. 23.04.1866. № 86. Apr., 23.)
  14. Передовая статья // Там же. 1867. № 54. Март, 9. Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1867. № 54. Mart, 9.)
  15. Передовая статья // Там же. 1872. № 3. Янв., 5. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1872. № 3. Yanv., 5.)
  16. Передовая статья // Там же. 1871. № 161. Июль, 25. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1871. № 161. Iyul', 25.)
  17. Передовая статья // Там же. 1871. № 161. Июль, 25. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1871. № 161. Iyul', 25.)
  18. Передовая статья // Там же. 1871. № 223. Окт., 14. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1871. № 223. Okt., 14.)
  19. Там же (Tam zhe.)
  20. Передовая статья // Московские ведомости. 1872. № 27. Янв., 30. (Peredovaya stat'ya // Moskovskie vedomosti. 1872. № 27. Yanv., 30.)
  21. Передовая статья // Там же. 1871. № 161. Июль, 25. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1871. № 161. Iyul', 25.)
  22. Посторонний. Арабески // Там же. 1872. № 289. Ноябрь, 14. (Postoronniy. Arabeski // Tam zhe. 1872. № 289. Noyabr', 14.)
  23. Судебная хроника // Там же. 1873. № 1. Янв., 3.; Судебная хроника // Санкт-Петербургские ведомости. 1873. № 5. Янв., 5 и др. (Sudebnaya khronika // Tam zhe. 1873. № 1. Yanv., 3.; Sudebnaya khronika // Sankt-Peterburgskie vedomosti. 1873. № 5. Yanv., 5.)
  24. Протокол Московского цензурного комитета № 47 от 7 июля 1871 г. // ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Ед. хр. 560 (1); Предписание № 41 от 5 января 1873 г. // ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Ед. хр. 574 (1) (Protokol Moskovskogo tsenzurnogo komiteta № 47 ot 7 iyulya 1871 g. // TsIAM. F. 31. Op. 5. Ed. khr. 560 (1); Predpisanie № 41 ot 5 yanvarya 1873 g. // TsIAM. F. 31. Op. 5. Ed. khr. 574 (1)).
  25. Судебная хроника (Из «Правительственного вестника») // Московские ведомости. 1873. № 10. Янв., 14. (Sudebnaya khronika (Iz «Pravitel'stvennogo vestnika») // Moskovskie vedomosti. 1873. № 10. Yanv., 14.)
  26. Судебная хроника (Из «Правительственного вестника») // Санкт-Петербургские ведомости. 1873. № 13. Янв., 13.; 1873. № 14. Янв., 14. (Sudebnaya khronika (Iz «Pravitel'stvennogo vestnika») // Sankt-Peterburgskie vedomosti. 1873. № 13. Yanv., 13.; 1873. № 14. Yanv., 14.)
  27. Судебная хроника (Из «Правительственного вестника») // Голос 13.01.1873. № 13; 14.01.1873. № 14. (Sudebnaya khronika (Iz «Pravitel'stvennogo vestnika») // Golos. 13.01.1873. № 13; 14.01.1873. № 14.)
  28. Судебная хроника (Из «Правительственного вестника») // Русские ведомости. 1873. № 10. Янв., 14; 1873. № 11. Янв., 16; 1873. № 12. Янв., 17; 1873. № 13. Янв., 18; 1873. № 14. Янв., 19. (Sudebnaya khronika (Iz «Pravitel'stvennogo vestnika») // Russkie vedomosti. 1873. № 10. Yanv., 14; 1873. № 11. Yanv., 16; 1873. № 12. Yanv., 17; 1873. № 13. Yanv., 18; 1873. № 14. Yanv., 19.)
  29. Голос. 1873. № 7. Июль, 7. (Golos. 1873. № 7. Iyul', 7.)
  30. Русские ведомости. 1873. № 5. Янв., 9. (Russkie vedomosti. 1873. № 5. Yanv., 9.)
  31. Репортаж с процесса Нечаева // Московские ведомости. 1873. № 5. Янв., 9. (Reportazh s protsessa Nechaeva // Moskovskie vedomosti. 9.01.1873. № 5. Yanv., 9.)
  32. Там же. (Tam zhe.)
  33. Русские ведомости. 1873. № 5. Янв., 9. (Russkie vedomosti. 1873. № 5. Yanv., 9.)
  34. Литературное наследство. М., 1979. Т. 90. Кн. 3. С. 379. (Literaturnoe nasledstvo. Moskva, 1979. T. 90. Kn. 3. S. 379.)
  35. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч..: в 30 т. Л., 1972−1990. Т. 21. С. 312. (Dostoevskiy F.M. Poln. sobr. soch.: v 30 t. Leningrad, 1972−1990. T. 21. S. 312.)
  36. Посторонний. Арабески // Московские ведомости. 1873. № 36. Февр., 10.; Любимов Д. По делу Веры Засулич // Московские ведомости. 1878. № 88. Апр., 5.; Иногородний обыватель. С берегов Невы // Московский обыватель. 1879. № 97. Апр., 19.
    (Postoronniy. Arabeski // Moskovskie vedomosti. 10.02.1873. № 36. Fevr., 10; Lyubimov D. Po delu Very Zasulich // Moskovskie vedomosti. 1878. № 88. Apr., 5; Inogorodniy obyvatel'. S beregov Nevy // Moskovskiy obyvatel'. 1879. № 97. Apr., 19.)
  37. Передовые статьи: 1880. № 67. Март, 8; 1880. № 70. Март, 11; 1880. № 75. Март, 16. (Peredovye stat'i: 1880. № 67. Mart, 8; 1880. № 70. Mart, 11; 1880. № 75. Mart, 16.)
  38. Передовая статья // Московские ведомости. 1880. № 84. Март, 25. (Peredovaya stat'ya // Moskovskie vedomosti. 1880. № 84. Mart, 25.)
  39. Передовая статья // Там же. 1880. № 70. Март, 11. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1880. № 70. Mart, 11.)
  40. Передовая статья // Там же. 1880. № 75. Март, 16. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1880. № 75. Mart, 16.)
  41. Передовая статья // Там же. 1880. № 67. Март, 8. (Peredovaya stat'ya // Tam zhe. 1880. № 67. Mart, 8.)
  42. Грезнева А.А. Присяжные поверенные в политических процессах 1870-х гг. // Вестн. Православного Свято-Тихоновского ун-та. Сер. 2. 2004. Вып. 3. С. 118−136. (Grezneva A.A. Prisyazhnye poverennye v politicheskikh protsessakh 1870-kh gg. // Vestn. Pravoslavnogo Svyato-Tikhonovskogo un-ta. Ser. 2. 2004. Vyp. 3. S. 118−136.)