Languages

You are here

Проблема чистоты русского языка в январском номере журнала «Трудолюбивая Пчела» (1759)

Научные исследования: 

Problem of Purity of the Russian Language in the January Issue of the Trudoliubivaya Pchela Magazine (1759)

 

Сложеникина Юлия Владимировна
доктор филологических наук, профессор кафедры психологии и педагогики Самарского государственного технического университета, goldword@mail.ru

Растягаев Андрей Викторович
доктор филологических наук, заведующий кафедрой филологии и массовых коммуникаций Самарского филиала Московского городского педагогического университета, avr67@yandex.ru

 

Yuliya V. Slozhenikina
PhD, Professor at the Chair of Psychology and Pedagogy, Samara State Technical University, goldword@mail.ru

Andrei V. Rastyagaev
PhD, Head of the Chair of Philology and Mass Communication, Samara Branch of Moscow City Pedagogical University, avr67@yandex.ru

 

Аннотация

Статья А.П. Сумарокова «Об истреблении чужих слов из Русскаго языка» рассматривается в контексте масонской направленности журнала «Трудолюбивая пчела». Авторы делают вывод: очищение языка, возвращение к его первоначальному облику – задача печатного слова, миссия первого русского частного литературного издания.

Ключевые слова: журналистика XVIII в., А.П. Сумароков, «Трудолюбивая пчела», русский язык, катарсис.

 

Аbstract

Alexander P. Sumarokov’ paper “On the Elimination of Alien Words from the Russian Language” is studied in the context of the Masonic orientation of the Trudoliubivaya Pchela magazine. The authors conclude: the purification of the language and the restoration of its original appearance are the task of journalism and the mission of the first Russian private literary publication.

Key words: 18th century journalism, Alexander P. Sumarokov, the Trudoliubivaya Pchela magazine, the Russian language, catharsis.

 

Проблема, обозначенная А.П. Сумароковым в заглавии статьи «Об истреблении чужих слов из Русскаго языка», была не нова для конца 50-х гг. XVIII в. В.В. Виноградов в работе «Основные этапы истории русского языка» применительно к языковой ситуации XVIII в. заметил: «Возникает мода на европеизмы, распространяется среди высших классов поверхностное щегольство иностранными словами <…> Польские, французские, немецкие, голландские, итальянские слова казались тогда многим более подходящим средством выражения нового европейского склада чувств, представлений и социальных отношений»1.

Большинство мыслителей второй половины XVIII столетия выразили свое негативное отношение к наплыву иноязычных слов в русский язык. Зная о том, что Сумароков никогда не причислял себя к сторонникам того или иного политического лагеря, всегда придерживался самостоятельной, подчас маргинальной позиции, трудно представить, что в первом номере частного журнала «Трудолюбивая Пчела», в собственной статье он решил быть одним из ревнителей русского языка. Поэтому рассуждения автора, на наш взгляд, не следует рассматривать только с лингвистических позиций как призыв к искоренению заимствований. Конечно, статья имела такую задачу, но как тактическую. Сверхзадача же была связана с идеями масонства. Именно ее и необходимо реконструировать в метатекстовом единстве первого номера и коммуникативной стратегии всего журнала.

Исследуя феномен масонства, А. Пятигорский указал на его фундаментальную особенность − частный характер: «...несмотря на абсолютную централизацию, вся масонская жизнь протекает в частных ложах», и «все происходящее в ней − результат частного и добровольного соглашения»2. Изначальное британское масонство было частным делом, т.е. инструментом для разрешения «напряжения между индивидуальным желанием и общественной ответственностью»3. В самодержавной России «любое личное желание радикальных изменений политического режима и социальной структуры совпадало с обязанностью масона в отношении общества»4. Эта особенность раннего русского масонства, центробежная тенденция, получила «развитие в теории и практике Просвещения» и «воплотилась в определенной открытой культурной деятельности, которая рассматривалась как необходимая для прогресса и благосостояния общества в целом»5.

По замыслу Сумарокова, издателя и автора «Трудолюбивой Пчелы», коммуникативная стратегия частного журнала опиралась на целенаправленную дидактическую программу: читатель приобщался к элитарной культуре, а затем и к тайне иероглифического знания масонства. Название издания – особое гиперкодированное выражение, генезис которого напрямую связан с масонской символикой. Первые российские масоны верили, что нужно перестраивать общественные отношения, восстанавливая улей − правильную иерархию моральных ценностей. Для этого необходимо истинное Просвещение, которое воздвигнет совершенное здание государственного устройства, основанное на естественной религии, естественном праве и естественном языке.

Для Сумарокова вопрос аутентичности русского языка был одним из важнейших. Статья писателя «Об истреблении чужих слов из Русскаго языка»6стала проводником идеи самобытности национального языка. Заглавная лексема «истребление» старославянского происхождения, восходит к глаголу «истребити»(от греческого καθαρίζειν7). В древнегреческом языке κάθαρσις –«катарсис» − «возвышение», «очищение», «оздоровление». В терминологическом значении слово восходит к учению пифагорейцев, которые рекомендовали музыку для очищения души (эта мысль получит у Сумарокова развитие в заключительной статье первого номера, посвященной песенке камчадалов). В древнегреческой эстетике под катарсисом понималось эстетическое и этическое воздействие искусства на человека, связанное с очищением духа через переживания, с возвышением человеческого разума и облагораживанием чувств. Н.Д. Тамарченко в одноименной словарной статье пишет, что катарсис – это «свойственная любому произведению словесного творчества “встреча” сознаний читателя и героя, читателя и автора», а с коммуникативной точки зрения, это, прежде всего, эстетическое «удовольствие от возбуждаемых речью (оратора) или поэзией собственных аффектов, которое может привести слушателя или зрителя как к переубеждению, так и к освобождению его духа»8.

В России термин вошел в научный оборот в огласовке катахризис (-сис) в середине XVIII столетия. В 1750 г. В.К.Тредиаковский пишет: «Многие Метафоры употребляет <Сумароков> несвойственные <...> и при том многиеж вводит так называемыи Катахризисы, как то, в народ смерть метать, кидать в ветры знамена»9. В 1759 г. М.В. Ломоносов отмечает: «Катахрисис есть перемена речений на другия, которыя имеют близкое к ним знаменование, что бывает ради напряжения, или послабления какого-нибудь действия или свойства»10.

Очевидно, что и Сумароков, говоря об истреблении чужих слов из русского языка, заботился прежде всего об очищении русского духа, о просветлении разума, о возвращении природной естественности национального языка. В.В. Виноградов в работе «Неизвестные произведения Н.М. Карамзина» (1961) и А.М. Камчатнов в «Истории русского литературного языка: XI – первая половина XIX века» (2005) указывали на связь языковой политики Сумарокова с идеями раннего русского масонства11.

В предшествующей статье январского номера «О перьвоначалии и созидании Москвы»12 Сумароков уподобляет возникновение и развитие журнала «Трудолюбивая Пчела» храмовому строительству в духе масонской мифологии. При этом символическое возведение храма рассматривается одновременно и как достижение абстрактной духовной цели и как созидание концептуально нового мифологического пространства. Как в «золотой век» человеческой истории мифология стала источником религиозных, социальных, политических, моральных, философских идей, так и журнальный метатекст должен был очертить контур мировоззренческих представлений авторов «Трудолюбивой Пчелы». Не случайно поэтому первой статьей журнала стала работа Г. Козицкого «О пользе Мифологии»13. Какая мифология может быть полезна читателю середины XVIII века? Не культ рода, но культ государства, не культ опыта предков, но культ разума − как и в античные времена, общество нуждалось в космогонических мифах. В символической форме отражая представления о мире, новая мифология предлагала свой вариант решения сложных вопросов бытия. Для думающего и чувствующего читателя – современника Сумарокова − таковыми были размышления о власти и человеке, о правде и лжи, о достоинстве и чести, о разуме и вере, о законе и произволе.

Прочным фундаментом любой новой доктрины является язык как выразитель духовной сущности нации, а в само определение этноса закладывается общность территории, экономики, языка и духовного склада. Поэтому для Сумарокова важно, каков будет строительный материал: природный камень, символ надежной опоры, твердости, незыблемости, или искусственный конгломерат − смесь, яркая, привлекательная, но непрочная, созданная на потребу дня. Для Сумарокова поверхностное стремление к щегольству на европейский манер, отрыв от исконной русской языковой основы были очевидными заблуждениями придворно-аристократического круга. Авторский подбор языковых примеров очерчивает масштаб ничем не мотивированных лексических нововведений: начиная от уборного стола (нахтиш, тоалет) и заканчивая абстрактной лексикой (жени вместо остроумия; бонсан вместо рассуждения, едюкация вместо воспитания)14.

Петровские реформы первой четверти XVIII в. предложили в качестве идеального образца − эталона единственно правильной жизни − западноевропейское пространство. Причем европейская гуманитарная ориентация «латинствующих», культивировавшая слово, для Петра оказалась неактуальной. По мысли М.Н. Виролайнен, царь-реформатор ориентировался только на наглядные образцы и культивировал вещь: «уровень внешнего оформления был одной из основных зон, подлежащих реформе»15. Бритье бороды, изменение костюма и шрифта – все эти видоизменения парадигмы не только нарушали традиционные связи, но и разрушали канонический принцип культуры.

Перестройка культуры вызвала необходимость смены ведущего института культурообразования. Парадигма стала связующим звеном между словом и реальностью. В канонической культуре роль посредника была сакрализована: это могли быть церковь, священник, Священное Писание. Теперь посредницей оказалась светская парадигма, как воплощение порядка и связи между бытием и словом.

Культура елизаветинского времени предложила собственную систему ценностных ориентиров. С середины XVIII столетия окончательно меняются не только естественная среда обитания, быт, уклад повседневной жизни − начинается процесс переименования всего и вся. Сумароков видит в этом не языковую, а эсхатологическую проблему: на его глазах культурный космос превращается в хаос. Ведь традиционный русский быт соотносится с жизненным циклом человека. Несколько десятков приведенных Сумароковым заимствований очень четко демонстрируют разрушение прежней, природной, основы бытия. Это новые названия:

  • еды – «фрукты» вместо «плоды», «суп» вместо «похлебка»;
  • жилища – «антишамбера» вместо «передняя комната», «камера» вместо «комната»;
  • посуды – «столовый сервиз» вместо «столовый прибор»;
  • одежды – «мантилья» вместо «епанечка», «сюртук» вместо «верхнее платье»;
  • бытовых приборов, приспособлений, инструментов – «веер» вместо «опахало», «бурса» вместо «кошелек»;
  • социальных и профессиональных отношений – «принц» вместо «князь», «кихенмейстер», «кухмистр» вместо «начальный повар», «фершель» вместо «бритовщик»;
  • игр – «атут» вместо «козырь», «роа» вместо «король», «дама» вместо «краля», «валет» вместо «хлап»16.

Сумароков заканчивает перечень слов, чуждых русскому человеку, словами, выражающими чувства, эмоции, которые теперь тоже принято выражать на европейский манер: «манифик» вместо «великолепно», «деликатно» вместо «нежно», «пассия» вместо «страсть»17. Русский человек стал похож на иностранца в своем отечестве. Сумароков уподобляет его немке из московской Немецкой слободы, которая от плохого знания русского языка перемежала речь немецкими словами.

Однако Сумароков не был пуристом. Мнимыми он считает заимствования, сделанные «без необходимости», без нужды. Примат пользы заявлен уже в первом предложении и развивается на протяжении всего текста. Писатель оправдывает только такие заимствования, которые попали в язык как названия «таких животных, плодов, и протчаго, каких Россия не имеет»18. Примеры Сумарокова: «карп», «стерлядь», «соболь», «сарделли», «каперсы», «оливки», «цитрон», «апельсин», «померанец».

Чуждые слова в разговорах и письмах кажутся Сумарокову смешными и странными. Однако в печати они, по его мнению, еще более неуместны, поскольку останутся в наследство потомкам. Суетность, измельчание современного автору уклада жизни и языка отражены им метафорически на примере слова «лошадь»: «... коня в нее [лошадь. − Ю.С.; А.Р.] преобратили!»19

Сумароков ставит русскому языку медицинский диагноз: он так сильно заражен этой язвою, что «уже вычищать ево трудно; а ежели сие мнимое обогащение еще несколько лет продлится, так совершеннаго очищения не можно будет больше надеяться»20. Для автора «Трудолюбивой Пчелы» языковая ситуация усугубляется еще и тем положением дел, что русский язык засоряется, по его мнению, уже испорченными языками, немецким и французским, пережившими сильное латинское вмешательство. Лекарство против этой болезни – возвращение национального честолюбия.

Сумароков видит естественное родство русского и польского языков, указывая, что польский «первый от единаго с нашим отца»21. Степень их сходства, по мнению автора, такая же, как и у современных ему наречий российских областей. Тем печальнее для писателя, что старшинство польского языка привело не к его расцвету, а к полному засорению латинскими словами. Такая же участь постигла и немецкий язык.

Древность языка, его близость к начальному, неиспорченному, чистому состоянию является для Сумарокова критерием правильности, силы, выразительности. Такой образец для автора − греческий язык: «Греческия слова введены в наш язык по необходимости и делают ему украшение»22. Не развиваясь семантически, греческая лексика стала прекрасным материалом для терминов – названий наук, болезней; грецизмы «для изъяснения точности потребны нашему языку»23. Сложенный древними греками с великим старанием язык, по мнению Сумарокова, является верхом совершенства, именно поэтому сначала римляне, а впоследствии и все европейцы восприняли его с почтением.

И снова неслучайным оказывается подбор Сумароковым языкового материала − грецизмов: «порфира», «скипетр», «диадема», «трон», «корона». Все они объединяются в одну тематическую группу – «царская власть». Как символика, так и слова, ее обозначающие, для Сумарокова характеризуются красотой и великолепием. Греческая традиция в русском языке придает ему достоинство, а слова «Немецкия и Французския язык наш обезображивают»24.

Язык – это память народа. По Сумарокову, язык должен запечатлеть для потомков лучшие страницы истории. Не унижение от татар, а культурное родство и преемственность с Византией, не «кафтан», а «порфира», не «лошадь», а гордый «конь». Очищение языка, возвращение к его первоначальному облику – задача печатного слова, миссия «Трудолюбивой Пчелы».

Сумароковский журнал стал храмом Духа, который его авторы строили от номера к номеру. Трудолюбие авторов и читателей зиждилось на масонской топике. Именно она фокусировала внимание Сумарокова на тех или иных социолингвистических аспектах. В масонской обрядности храм является главным символом истинного Просвещения. Созидание Храма – основная сфера усилий масонов, генетически связанная с легендой о строительстве Соломонова Храма. Вольные каменщики трудились над обработкой дикого камня, чтобы из него воздвигнуть величественный храм правильной формы − улей. Трудолюбивые пчелы, современники Сумарокова, пытались искоренять из символического камня − души человека − страсти и пороки, взращивая добродетели. Нравственный долг масона – продвигать дело созидания, роста, познания. Сначала этот духовный подъем необходимо совершить в самом себе, а затем передать его внешнему миру. Звеном такой коммуникационной цепочки для авторов «Трудолюбивой Пчелы» стал первый российский частный журнал.

 


  1. Виноградов В.В. История русского литературного языка. Избранные труды. М., 1978. С. 43. (Vinogradov V.V. Istoriya russkogo literaturnogo yazyka. Izbrannye trudy. Moskva, 1978. S. 43.)
  2. Пятигорский А. Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства. М., 2009. С. 19. (Pyatigorskiy A. Kto boitsya volnyih kamenschikov? Fenomen masonstva. Moskva, 2009. S. 19.)
  3. Там же. С. 28. (Tam zhe. S. 28.)
  4. Там же. (Tam zhe.)
  5. Там же. С. 29. (Tam zhe. S. 29.)
  6. Сумароков А.П. Об истреблении чужих слов из Русскаго языка // Трудолюбивая Пчела. СПб, 1759. Январь. С. 58−62. (Sumarokov A.P. Ob istreblenii chuzhikh slov iz Russkago yazyka // Trudolyubivaya Pchela. Sankt-Peterburg, 1759. Yanvar'. S. 58−62.)
  7. Старославянский словарь (по рукописям X‑XI веков) / Под ред. Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки, Э. Благовой. М., 1999. С. 272. (Staroslavyansky slovar (po rukopisyam X‑XI vekov) / Pod red. R.M. Tseytlin, R. Vecherki, E. Blagovoy. Moskva, 1999. S. 272.)
  8. Тамарченко Н.Д. Катарсис // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.ННиколюкина. М., 2003. Стб. 341. (Tamarchenko N.D. Katarsis // Literaturnaya entsiklopediya terminov i ponyaty / Pod red. A.N. Nikolyukina. Moskva, 2003. Stb. 341.)
  9. Тредиаковский В.К. Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятеля к приятелю // Сборник материалов для истории имп. Академии наук в XVIII в. Издал А. Куник. СПб, 1865. Ч. 2. С. 477. (Trediakovsky V. K. Pismo, v kotorom soderzhitsya rassuzhdeniye o stikhotvorenii, ponyne na svet izdannom ot avtora dvukh od, dvukh tragedy i dvukh epistol, pisannoye ot priyatelya k priyatelyu // Sbornik materialov dlya istorii imp. Akademii nauk v XVIII v. Izdal A. Kunik. Sankt-Peterburg, 1865. Ch. 2. S. 477.)
  10. Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки // Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1950−1983. Т. 7: Труды по филологии 1739−1758 гг. М.; Л., 1952. С. 249. (Lomonosov M. V. Kratkoye rukovodstvo k krasnorechiyu. Kniga pervaya, v kotoroy soderzhitsya ritorika, pokazuyushchaya obshchiye pravila oboyego krasnorechiya, to est oratorii i poezii, sochinennaya v polzu lyubyashchikh slovesnye nauki // Lomonosov M. V. Poln. sobr. soch. Moskva; Leningrad, 1950−1983. T. 7: Trudy po filologii 1739−1758 gg. Moskva; Leningrad, 1952. S. 249.)
  11. Виноградов В.В. Неизвестные произведения Н.М. Карамзина // Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 221−369; Камчатнов А.М. История русского литературного языка: XI – первая половина XIX века». М., 2005. С. 356. (Vinogradov V.V. Neizvestnyie proizvedeniya N. M. Karamzina // Vinogradov V.V. Problema avtorstva i teoriya stiley. Moskva, 1961. S. 271-272; Kamchatnov A.M. Istoriya russkogo literaturnogo yazyka: XI – pervaya polovina XIX veka. Moskva, 2005. S. 356.)
  12. Сумароков А.П. О перьвоначалии и созидании Москвы // Трудолюбивая Пчела. СПб, 1759. Январь. С. 48−58. (Sumarokov A.P. O pervonachalii i sozidanii Moskvyi // Trudolyubivaya Pchela. Sankt-Peterburg, 1759. Yanvar'. S. 48−58.)
  13. Козицкий Г. О пользе Мифологии // Трудолюбивая Пчела. СПб, 1759. Январь. С. 3−33. (Kozitskiy G. O polze Mifologii // Trudolyubivaya Pchela. Sankt-Peterburg, 1759. Yanvar'.
    S. 3-33.)
  14. Сумароков А.П. Об истреблении чужих слов из Русскаго языка. С. 59-60. (Sumarokov A.P. Ob istreblenii chuzhikh slov iz Russkago yazyka. S. 59-60.)
  15. Виролайнен М. Н. Исторические метаморфозы русской словесности. СПб, 2007. С. 211. (Virolaynen M.N. Istoricheskie metamorfozyi russkoy slovesnosti. Sankt-Peterburg, 2007. S. 211.)
  16. Сумароков А. П. Об истреблении чужих слов из Русскаго языка. С. 59-60. (Sumarokov A.P. Ob istreblenii chuzhikh slov iz Russkago yazyka. S. 59-60.)
  17. Там же. С. 60. (Tam zhe. S. 60.)
  18. Там же. С. 61. (Tam zhe. S. 61.)
  19. Там же. С. 60. (Tam zhe. S. 60.)
  20. Там же. С. 59. (Tam zhe. S. 59.)
  21. Там же. С. 58. (Tam zhe. S. 58.)
  22. Там же. С. 61. (Tam zhe. S. 61.)
  23. Там же. (Tam zhe.)
  24. Там же. С. 62. (Tam zhe. S. 62.)