V.G. Belinsky in the Perception of Symbolism and Religious-Philosophical Criticism of the Silver Age
К 200-летию со дня рождения В.Г. Белинского
Крылов Вячеслав Николаевич
доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы Института филологии и искусств Казанского (Приволжского) федерального университета, krylov77@list.ru
Vyacheslav N. Krylov
Doctor of Philology, Professor at the chair of Russian literature history, Institute of philology and arts, Kazan Federal University, krylov77@list.ru
Аннотация
В статье рассмотрены некоторые аспекты литературно-критического восприятия Белинского представителями символистской и религиозно-философской критики, исследуется соотнесенность его наследия с проблемами критики начала XX в. Анализ проведен с привлечением новых материалов журнальной и газетной критики, публицистики и учебно-методических дискуссий.
Ключевые слова: В.Г. Белинский, русская критика конца XIX – начала XX вв., кризис.
Abstracts
The article analyzes some aspects of the literary-critical perceptions of Belinsky by representatives of symbolist and religious-philosophical criticism. The author examines the correlation between Belinsky’s heritage with the problems of criticism of the beginning of the XXth century. The analysis is undertaken using new materials from journal and newspaper criticism, opinion journalism, educational and methodical discussions.
Key words: V.G. Belinsky, Russian criticism of the end XIXth – the beginning of the XXth century, сrisis.
Юбилейную статью 1911 г. о В.Г. Белинском В.В. Розанов начал с размышления о возможном в 2011 г. праздновании 200-летия рождения критика: «Двухсотлетие рождения Белинского если и будет когда-нибудь праздноваться, то уже с таким ощущением археологичности, старины, чего-то “быльем поросшего” и всеми забытого, что жутко и представить себе; итак наступает последний день, когда Россия даст Белинскому живую оценку, живое воспоминание...»1.
Применительно к фигуре любого критика в этом прогнозе нет ничего удивительного: критике не дано, как высокой литературе, жить в веках, становясь уделом специалистов и редких пытливых читателей. Но имя Белинского принадлежит к немногим исключениям из пантеона русской критики, на протяжении всей второй половины XIX в. вопрос о Белинском был постоянным предметом острых споров, идейно-эстетической борьбы, возбуждая и восхищение, и раздражение, и противостояние сторон. Как отмечал А.В. Дружинин в отклике на появление Сочинений Белинского в 1859 г., «уже никому не навязывается обожание каждой мысли Белинского, уже честных литераторов не зовут ренегатами за малейшее уклонение от прежних его приговоров, уже всякий может во многом расходиться с идеями последних годов Белинского и все-таки горячо сочувствовать всей его деятельности»2. Не случайно на разных этапах культурно-исторического развития современники говорили о том, что время объективной оценки Белинского еще впереди (И.А. Гончаров в «Заметках о личности Белинского» в 1881 г., А.А. Блок в 1921 г.). Так или иначе, но в широком литературном сознании уже с 1860-х гг. Белинский становится символической фигурой, поскольку он не просто создал ряд глубоких работ о русской литературе, но и сформировал устойчивую модель отношений между художественным творчеством и публикой. В этой модели фигура критика становится ключевой, определяющей восприятие публикой художественного явления. Для некоторых имя Белинского метонимически заменяло саму русскую критику.
В советское время решающим фактором в оценке творчества критика оказался идеологический критерий. Белинского воспринимали не столько как талантливого литературного критика, сколько как революционно-демократического идеолога и пропагандиста (был сформирован миф о Белинском). «Миф о Белинском, созданный в сталинскую эпоху, оказал тормозящее влияние на изучение русской демократической мысли. Закрепившись в обывательском сознании через школьные учебники, популярную литературу, он до сегодняшнего дня отвращает интерес общества от творчества Белинского, вызывая ассоциации с чем-то плоско-прямолинейным, с псевдореволюционной фразой и идеологией авторитаризма»3. Естественно, что в современном литературоведении такая однозначность и тенденциозность вызывают неприятие. Неприятие предвзятых трактовок Белинского порой перерастает в предвзятое отношение историков литературы к самому Белинскому.
Сейчас мы приблизились к двухвековой годовщине В.Г. Белинского. В этой связи актуально обращение к оценке личности и творчества зачинателя русской критики эпохой Cеребряного века, для которой характерен взлет критического творчества и острейшие споры о критике вообще (а многие постсоветские выступления «против» Белинского выглядят бледными копиями конца XIX – начала XX вв.). В статье рассматривается литературно-критическая рецепция Белинского: взгляд на него как на литературного критика, соотнесенность принципов критики Белинского с проблемами критики начала XX в., использование и интерпретация его идей представителями различных течений критики. В аспекте рецепции классического литературного наследия Cеребряный век русской культуры уникален. В это время по-новому были прочитаны не только писатели, но и критики, было восстановлено значение таких фигур русской критики, как А.В. Дружинин, А.А. Григорьев, В.Н. Майков, Н.Н. Страхов. Конец XIX – начало XX вв. – время существенного переосмысления критики ушедшего столетия, ее ведущих имен, конкретных интерпретаций и оценок. В 1893 г. М.О. Меньшиков констатировал: «На русскую критику в последнее время сыплются громы, – к счастью, лишенные молний. Критику старую – Белинского и его преемников – стараются уничтожить новейшие критики, молодые обскуранты и декаденты»4.
Для уяснения особенностей восприятия Белинского в данную эпоху необходимо учесть, что к концу XIX в. появилась первая документальная биография Белинского (труд А.Н. Пыпина «Белинский, его жизнь и переписка» в двух томах5), опубликованы его переписка, историко-литературные работы 6, Сочинения в четырех томах (1896), первые массовые издания его сочинений 7. При этом показательно, что творчество Белинского оставалось вне гимназических курсов, хотя еще в 1860-е гг. были попытки включения в учебные программы его критических работ. Вместе с тем степень известности Белинского в среде юношества была велика. Вот мемуарное признание В.В. Розанова: «Он был друг, великий и прекрасный, наших гимназических дней; у других – студенческих; но вообще – друг поры учения, самого впечатлительного возраста, первых убеждений. Со всем этим он неразделимо, кровно сросся. Нет ни одного теперь из образованных русских людей, в крови и мозгу которого не было бы частицы “Белинского”, как чего-то пережитого горячо и страстно, благоговейно и восторженно. Да извинит читатель примеры: мне сейчас 55 лет, но хранится у меня, и по временам я взглядываю на нее, тетрадочка гимназиста 3 класса, где я, без буквы “Ђ”, переписал его “Литературные мечтания”: слог его, мысли, пафос, этот летучий язык, обернувшийся около стойких предметов и поваливший их, очаровал, обворожил меня, “начинающего читать серьезно” мальчика»8.
Приведем и такой факт востребованности Белинского. В связи с гоголевскими торжествами 1909 г. произносились юбилейные речи, проводились конкурсы на лучшие сочинения в гимназиях, кадетских корпусах. Как, например, в Симбирске, где учащиеся кадетского корпуса выступали с сочинениями (этой чести были удостоены лучшие). Сочинение-речь «Гоголь как писатель-реалист», прочитанное кадетом 7 класса Кастрицыным, содержит большой «кусок» о «Старосветских помещиках»: «Возьмите его “Старосветских помещиков”. Здесь не более, как две пародии на человеческое существо; забота их жизни, это – забота о пище. Но как сама по себе ни ничтожна картина повседневной жизни этой мирной четы, как ни отталкивает нас пошлостью и уродливостью своей животной жизни, мы невольно чувствуем симпатию к этим людям…»9. Трудно не узнать в этом рассуждении почти буквальное воспроизведение известной статьи Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя». «Но почему? Да потому, что Гоголь со свойственной всем великим писателям проницательностью подметил человеческую черту в жизни старосветских помещиков: их взаимная любовь и привязанность основана на привычке…»10 (из сочинения кадета). «Отчего это? Оттого, что это очень просто и, следовательно, очень верно, оттого, что автор нашел поэзию и в этой пошлой и нелепой жизни, нашел человеческое чувство, двигавшее и оживлявшее его героев: это чувство – привычка»11.
Осмысление личности и деятельности В.Г. Белинского на рубеже XIX-XX вв. обусловлено такими факторами, как пересмотр «наследства», борьба с позитивизмом, кризисные тенденции в развитии литературной критики («упадок» публицистической критики и зарождение «новой» критики). Новая интерпретация русской литературы XIX в., предпринятая символистами, побуждала «вспомнить» Белинского, соотнести собственные критерии с принципами Белинского.
Белинскому отводится центральное место в дискуссиях начала века о судьбах русской критики (А.Л. Волынский, В.В. Розанов, Ю.И. Айхенвальд). Наибольший всплеск критических выступлений приходится на конец 1890-х и 1910-е гг. (в связи с двумя юбилейными датами – 50-летием со дня смерти и 100-летием со дня рождения). Вышли в свет специальные сборники «Памяти В.Г. Белинского» (1898), «Альбом выставки, устроенной Обществом любителей российской словесности в память Виссариона Григорьевича Белинского 8–12 апреля 1898 г.» (1898), «В.Г. Белинский и чествование его памяти» Б. Глинского (1898).
В многочисленных высказываниях того времени, относящихся к состоянию критики, определяемому как безрадостное, постоянно возникало имя Белинского. Продолжается тенденция, проявившаяся уже на этапе 1850–1860-х гг.12, состоящая в убеждении, что новое поколение критиков не может так воздействовать на читателей, как Белинский.
Е.А. Колтоновская в юбилейной статье «Критик-идеалист» писала: «Критиков у нас много, в роли критиков выступают чуть ли не все владеющие пером. И поэтому критики нет… Нет критики, пользующейся влиянием и авторитетом. В наше переходное время трудно и представить ту высоту, ту степень влияния, каким он пользовался и среди читателей, и среди авторов художественных произведений»13. Эта же мысль есть в статье З.Н. Гиппиус «Разочарования и предчувствия»: «Я не поклонник старых времен; не вздыхаю о кончине Белинского, Писарева и Добролюбова и не желал бы их воскресения. Однако, думаю, что “кто-то”, на них похожий, но способный на равное с ними влияние, должен сидеть на пустом литературном стуле»14.
В статье «Журнальная беллетристика» З. Гиппиус, говоря о слабости литературной критики, опять вспоминает Белинского: «Может быть, не оттого нет Белинских, что нет Гоголя, а обратно. Критика не создает, конечно, писателей, но она часто им помогает»15. Те же мысли неоднократно звучали и в статьях К. Чуковского. Имя Белинского стало использоваться в сатире начала XX в. для нарицательного обозначения тех критиков, кто только пытался брать на себя роль профессионального критика. Так, после появления статьи К. Чуковского «Современные Ювеналы» С. Черный создает стихотворение «Корней Белинский» (вошло в книгу «Сатиры»), в котором язвительно высмеяны критический метод Чуковского, особенности стиля его статей, своеобразие броских заглавий.
В связи с приведенными суждениями З. Гиппиус любопытно отношение к Белинскому модернистских кругов.
В автобиографии А. Белого есть такое признание, относящееся к 1896-1897 гг.: «Странно совмещаю я одновременное чтение Рескина и Белинского»16. Эти высказывания нужно расценивать как весьма характерные для символистов. Речь идет о причудливом сочетании национальных и западноевропейских критических традиций.
С гимназических лет будущие поэты-символисты были приобщены к «памяти» русской критики, ставшей весомой составной частью их культурного опыта.
Отношение символистов к Белинскому на стадии зрелого самоопределения нельзя определить однозначно. Оно зависело от принадлежности к той или иной ветви символистского миропонимания, эволюции движения, внутрисимволистских разногласий.
Их привлекала деятельность Белинского первого и второго этапов творчества, когда тот руководствовался законами эстетики и приучал читателя предъявлять к произведению эстетические критерии, эстетический радикализм позднего Белинского, ведущий к сближению критики с публицистикой, был далек от воззрений символистов на задачи критики. В статье «Пушкин» (1896) Д.С. Мережковский говорил о «первородном грехе русской критики – ее культурной неотзывчивости»; начиная с 1860-х гг., полагал он, начинается упадок художественного вкуса, эстетического и философского образования, вызванный «проповедью утилитарного и тенденциозного искусства, проповедью таких критиков, как Добролюбов, Чернышевский, Писарев»17. Заметим, что имени Белинского в этом ряду нет. В Белинском ценится критик-художник. Поэтому он назван в ряду лучших образцов «субъективно-художественной» критики вместе с Ап. Григорьевым, Страховым, Пушкиным, Тургеневым, Гончаровым, Достоевским. Вся же остальная критика, по логике Мережковского, – «противохудожественная» и «противонаучная». Белинский воспринимается как основатель принципов художественной критики.
В метакритических высказываниях звучит убеждение в том, что «необходимо восстановление художественной критики, безжалостно попранной в ее правах критикой публицистической с тех пор как умолк голос родоначальника нашей национальной критики – Белинского»18. Поэтому имя Белинского используется как аргумент в борьбе с критикой публицистической. При этом критика Белинского не рассматривается в ее связях с публицистическими традициями 1860–1870-х гг., а скорее изолируется от них.
Тот же аспект в Белинском будут выделять К.Д. Бальмонт и И.Ф. Анненский. Бальмонт в обзоре русской литературы 1900 г. для английского журнала Athenaеum, откликаясь на выход Полного собрания сочинений В.Г. Белинского в 12 томах под редакцией С.А. Венгерова, подчеркнет: «Художник и вместе с тем критик, он является лучшим (и действительно единственно хорошим) русским критиком, поскольку его последователи не сумели усвоить ни одного из его достоинств»19 [курсив наш. – В.К.].
Размышляя о роли критики в понимании произведения и в судьбе писателя, М.А. Волошин приводил в пример именно Белинского: «“Да понимаете ли Вы сами, что Вы написали?” – кричал Белинский молодому Достоевскому, прочтя рукопись “Бедных людей”. И Белинский был прав: он понимал в “Бедных людях” то, что не понимал еще в них автор. Белинский уже провидел в них “Достоевского”, а сам Достоевский еще ничего не знал о том, что ему суждено»20.
Как видим, символисты выделяли в Белинском близкие им принципы художественной критики. Белинский, отмечал исследователь его мастерства М.Я. Поляков, рассматривал критику как художественный жанр. В своей деятельности он пришел к четкому убеждению «не только в тесной связи критики с искусством, но и в прямой принадлежности ее к художественной, а не научной литературе. Как и художник, критик обладает страстною и восприимчивою душою, остротою зрения и мысли, эмоциональною возбудимостью и обостренным чувством формы»21. С этим связана и защита Белинским субъективного начала в критике, что вовсе не означало отказа от объективно-научного подхода к литературе. Эту особенность чутко уловили многие символисты. Они подписались бы под словами Белинского: «Приступая к изучению поэта, прежде всего должно уловить, в многообразии и разнообразии его произведений, тайну его личности, т.е. те особенности его духа, которые принадлежат только ему одному»22. «Поэзия критической мысли», традиция критики как экзегезы (толкования), неразрывная связь идейно-философского с художественно-истолковательским началом – все это сближало символистскую критику с Белинским и делало ее в этом отношении продолжением его традиции. Такие черты поэтики Белинского, как использование автобиографических элементов, личного опыта, наблюдений и заметок, интимно-личных тем, воспоминаний, делает его критику непосредственным истоком критических выступлений И. Анненского, М. Волошина, К. Бальмонта, А. Белого, А. Блока.
Однако это не означало приятия «всего» Белинского. Символисты выражали несогласие с «промахами» Белинского, особенно последнего периода. В их статьях содержится полемика с «Письмом к Гоголю», с оценкой Баратынского.
Признание «грехов» наиболее подчеркнуто выражено в высказываниях А. Блока. В статье «Судьба Аполлона Григорьева» он назовет Белинского «белым генералом русской интеллигенции»23. Вся статья Блока «Судьба Аполлона Григорьева» построена так, чтобы «умалить одного критика 40-х гг., “шумного” Белинского и возвеличить другого, забытого “замечательного русского поэта и мыслителя сороковых годов” – Григорьева. Григорьев взят и канонизирован в пику Белинскому, Чернышевскому и “присным”»24. Явно имея в виду Белинского, Блок набрасывается на власть критика: «Власть “критика”? Право надменно судить великих русских художников с точки зрения эстетических канонов немецких профессоров, или с точки зрения “прогрессивной политики и общественности”?»25.
Самым важным моментом упорной вражды Блока к Белинскому А. Цинговатов видел в том, что «Блок не приемлет Белинского, ибо видит в нем прежде всего “выскочку”, “фанфарона”, первого вестника гибели этой великолепной старо-дворянской культуры и первого глашатая новой вульгарно-буржуазной, разночинно-демократической»26. Усиливавшаяся тенденция снижения образа Белинского и признание его виновности привела к поискам новых идеалов русской критики. Не принимая «старозаветного иррелигиозного радикализма времен Белинского и шестидесятых годов» (В. Иванов), новое поколение отказывается видеть в нем идеал критики27. Для В.В. Розанова, полагавшего заслугу Белинского в выявлении эстетического достоинства литературных произведений, будущее виделось в развитии традиций А. Григорьева и Н. Страхова. Критике Белинского противопоставлена позиция литературно-философская, попытки соединить философскую мысль с идеалами религии. Для А. Белого периода написания теоретических статей, вошедших в книгу «Символизм», – «пример Белинского не норма для критиков», филологически-ориентированным критикам нужен не «общественный» темперамент, а «научный»28.
Однако, как это ни парадоксально, в среде модернистов эта обличительная линия Белинского не возобладала. Характерно, что З. Гиппиус, требуя от Блока человеческого выбора в истории, «защищает» Белинского от нападок Блока. Белинский, в ее понимании, «благоговел перед Пушкиным», «искусство, поэзия потрясали неистового Виссариона до боли», но только «попутно стоял и на стороне знаменитых “сапог” против “Шекспира”». Чтобы понять Белинского, полагала она, нужно читать не столько журнальные статьи, сколько его переписку, особенно с М. Бакуниным 29. А Д.В. Философов считал «презрительное отношение» к Белинскому, проявившееся в статьях В. Иванова, проявлением дурного вкуса30.
Традиция Белинского была особенно актуальной для Д.С. Мережковского. В книге «Гоголь и черт» в связи с рассмотрением «Выбранных мест из переписки с друзьями» возникает имя Белинского. Несмотря на «первобытное полуазиатское варварство тогдашней русской полемики», у Мережковского звучит «оправдание» Белинского. В «Письме к Гоголю» Белинского Мережковский видит «какую-то страшную человеческую правду, искренность», которую Гоголь, «кажется», «смутно и болезненно почувствовал»31. «Защита» Белинского от Достоевского есть и в «Грядущем Хаме». В публичной лекции «Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции» (1915) Мережковский, пытаясь поставить Белинского в круг предшественников религиозных мыслителей начала XX в., видит в его художественных «промахах» «христианское “умерщвление плоти”», монашество»32.
На эпоху Cеребряного века, как мы полагаем, приходится первая попытка расширенной мифологизации идей и личности Белинского представителями различных слоев публики. Историк русской литературы П.Н. Сакулин по этому поводу заметил: «Белинский – не миф, не легенда, а подлинный и огромный факт русской действительности. Его тень витает не только в классах нашей школы, над тетрадями ученических сочинений: он не только “патрон учителей русской словесности”: его дух реет над всей русской литературой, он – патрон всей русской интеллигенции. Его место давно уже определено нелицеприятным судом истории: его имя – свято. Давно уже Белинский находится за чертой досягаемости…»33. И это чрезвычайно характерно для Серебряного века.
Споры о Белинском в конце XIX – начале XX вв. были продолжением дискуссий, мнений, высказанных во второй половине XIX в. Ф.М. Достоевским, Н.Н. Страховым, А.А. Григорьевым, Ю.Н. Говорухой-Отроком. Но восприятие Белинского в эпоху Серебряного века оказывается тесно связанным с острыми спорами о задачах и судьбах русской критики. Несмотря на высокий уровень новой критики, в дискуссиях постоянно звучит мотив кризисного состояния. Для тех, кто стоял за единство эстетических и публицистических начал, за важность нравственной позиции критика, наследие Белинского представало как недосягаемый образец, невозможный в современную эпоху. Образ Белинского возвышался и в выступлениях против засилья массовой, фельетонной («городской») критики. Для тех же, кто отстаивал сциентистскую природу критики, Белинский считался устаревшим, отражением раннего этапа русской критики, другом «поры учения», гимназических, студенческих дней (В.В. Розанов). Но именно на рубеже XIX-XX вв. стал ощущаться своеобразный универсум Белинского в совмещении эстетического и публицистического подхода к литературе. Общность в подходе к Белинскому состояла в признании непревзойденного влияния его на публику, «волнующего и возбудительного значения» (В.В. Розанов) и острого осознания, что в современную эпоху критик уже не может стать таким «властителем дум». Вместе с тем именно Cеребряный век стал временем официального признания Белинского. На него наводится хрестоматийный глянец, он входит в школьные программы. Освоение наследия Белинского сопровождалось и искажением его сути, когда отдельные факты выдавались за целое, высказывания критика вырывались из контекста (как, собственно, часто и создаются литературоведческие мифы).
Свободное от внешнего идеологического давления восприятие Белинского в Cеребряном веке затем сменилось вульгарно-классовой интерпретацией его наследия в советскую эпоху.
Русский
English