A.I. Herzen’s Ideas in Russian Social and Political Journalism at the Beginning of XX Century
Семенова Александра Леонидовна
доктор филологических наук, доцент кафедры журналистики Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого, alsemenova@mail.ru
Alexandra L. Semenova
PhD., associate professor, chair of Journalism, Novgorod State University, alsemenova@mail.ru
Аннотация
В статье раскрывается идейное влияние А.И. Герцена на русских публицистов начала ХХ века. Тема мещанства стала основной в публицистике А.И. Герцена. С нею связано формирование мифологем «старый мир», «прежний человек». Они были развернуты в статье А.И. Герцена «Концы и начала» и получили развитие в публицистике Р. Иванова-Разумника, А. Луначарского, Г. Плеханова, М. Горького, Д. Мережковского и других авторов.
Ключевые слова: публицистика, мещанство, мифологемы, «старый мир», антибуржуазность.
Abstracts
The article reveals the influence of A.I. Herzen’s ideas on Russian social journalists of early XXth century. Herzen’s social journalism chose petty bourgeoisie’s narrow-mindedness as its main theme. It was linked with an “old world” and a “former man” mythologems. They were covered in Herzen’s “Ends and beginnings” article and were developed in essays by R. Ivaniv-Razumnik, A. Lunacharsky, G. Plekhanov, M. Gorky, D. Merezhkovsky and other authors.
Key words: social and political journalism, petty bourgeoisie’s narrow-mindedness, mythologems, ?old world?, antibourgeois.
Тема мещанства стала одной из ведущих в публицистике А.И. Герцена после революционных событий 1848 г. во Франции. Он трактовал это понятие намного шире, чем сословное определение, которое было узаконено в России с конца XVIII века. Отталкиваясь от мысли, что мещанство основывается «на безусловном самодержавии собственности», А.И. Герцен видел в этом некий безысходный проект социального прогресса в Европе: «Мещанство – идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна»1. Для русского публициста мещанство – «последнее слово» европейской буржуазной цивилизации (82), «окончательная форма западной цивилизации, ее совершеннолетие…» (128).
В России еще во второй половине XIX века, как замечал Р.В. Иванов-Разумник, «были попытки упрочить терминологию Герцена <…> – безрезультатно»2 . Начало ХХ века стало более «результативным»: в публицистических текстах слово «мещанство» в герценовском, расширительном смысле, стало употребляться чаще. Например, в публицистике Андреевича (Е.А. Соловьева), который одну из статей так и назвал: «Литературное мещанство» (Жизнь. 1900. № 11). И, наконец, в публицистике «Нового пути» и «Вопросов жизни» мещанство было одним из сквозных мотивов в текстах авторских выступлений Д. Философова, Б. Кремнева, Р. Иванова-Разумника, Н. Бердяева и других. Например, Б. Кремнев провозглашал на страницах «Нового пути»: «Первая, ближайшая цель наша – борьба с мещанством, в какой бы форме оно ни проявлялось. Для нас равно ненавистны как нагло-торжествующие “охранители”, так и те “либералы”, которые стремятся скрыть за почтенными идеями свою духовную нищету»3.
Как писал Иванов-Разумник, с легкой руки М. Горького слово «мещанство» получило популярность в русской публицистике: «М. Горький в своих “Мещанах” (и других произведениях) принял за этим термином приданный ему Герценом смысл и упрочил его в широкой публике»4. Но критик несколько предвосхитил события5, потому что публикацией о мещанстве, имевшей действительно широкий общественный резонанс, стали «Заметки о мещанстве» М. Горького, где слово «мещанство» получило максимально расширительный смысл, а сама публикация вызвала острую и бурную полемику.
На волне революционных событий и политических реформ 1905 г. наиболее значимым стало определение культурно-исторических и социально-экономических перспектив развития России. «Одним из вопросов, особенно резко выдвинувшихся в публицистике столь быстро отцветших дней свободы, был вопрос о мещанстве», – признавал А.В. Луначарский6.
Иванов-Разумник в августовской книге «Вопросов жизни» поместил статью «А.И. Герцен и Н.К. Михайловский», в которой называл Герцена автором, употребившим в публицистических текстах слово «мещанство» в широком толковании. Критик писал, что это понятие «присутствует во все периоды жизни Герцена, составляет главную причину социологических построений, один из поводов ненависти к экономическому строю Западной Европы»7.
Публицист при этом делал важное уточнение: «Слово это не ново, но понятие, выраженное им, было в то время новым в русской литературе» (127). По утверждению Иванова-Разумника, «мещанство приурочивается Герценом исключительно к западной цивилизации, к Западной Европе», но это может быть приложимо и к России (128). В публицистике Герцена критик находил обоснование особому пути развития России: «С этой книги [«С того берега». – А.С.] может вести свою эру народничество, так как мы находим в этом произведении не только отрицательную сторону – беспощадную критику западноевропейского мещанства, но и указание на положительные идеалы – веры в возможность иного, не мещанского пути развития для России» (132).
Как отмечает Л.П. Громова, «теория “русского социализма” Герцена приобретала определенность и в средствах достижения цели. Выбирая между революцией и реформой и склоняясь чаще всего к мирному решению проблем, публицист отвергает экстремизм во всех его проявлениях, предлагает многовариантность развития в зависимости от конкретных исторических условий»8.
В интерпретации Иванова-Разумника герценовский взгляд на мещанство получает всеевропейский масштаб: «В Европе мещанство окончательно победило. <…> И мещанство это – не только буржуазия <…> весь западно-европейский мир, от дна до вершин, является мещанским <…>» (132). А политический и экономический либерализм для Герцена, по мысли критика, «частное выражение общего факта – мещанства» (134). Таким образом, Иванов-Разумник утверждал, что Герцен был «ярким анти-мещанином» (148).
В начале ХХ века мещанская тема из публицистики А.И. Герцена стала одной из востребованных в полемике между идеалистами и позитивистами. При этом оппоненты активно формировали антропогонический миф: миф о новом человеке и новом мире.
Миф как целое воссоздается на основе мифологем. «Мифологема – это единица мифологического мышления», – отмечает Н. В. Шульга9.
В антропогоническом мифе русских публицистов основными мифологемами стали «старый мир» – «новый мир», «прежний человек» – «новый человек», которые при этом составили бинарные оппозиции, что тоже характерно для мифологического мышления.
Тема «старого»/«нового» мира является основной в статье А.И. Герцена «Концы и начала», название которой - явный перифраз антитезы: «концы» – «старый» мир, «начала» – «новый». Для А.И. Герцена настоящее буржуазной Европы – торжество «прежнего человека»: буржуа, хозяина, собственника, пользующегося плодами чужого труда (81). Это общество, в котором господствует «идеал хозяина-лавочника» (82). А «господство лавки и промышленности» должно иметь следствием то, что «кормчий этого мира будет купец» (92).
Подобный идеал неизбежно приводит к тому, что «работник всех стран – будущий мещанин» (82). «Мир безземельный, мир городского преобладания, до крайности доведенного права собственности, не имеет другого пути спасения и весь пройдет мещанством, которое в наших глазах отстало, а в глазах полевого населения и пролетариев представляет образованность и развитие» (85-86). По мнению А.И. Герцена, «господство мещанства – ответ на освобождение без земли» (83), поэтому закономерно «среднее состояние сделалось всем – на условии владеть чем-нибудь» (91). Публицист пишет, что «мещане» превратились в «старцев цивилизации» [курсив здесь и далее А.И. Герцена. – А.С.] (74).
Неоднозначная социологическая оценка мещанства дала основание русским публицистам начала ХХ века обосновывать противоположные точки зрения, ссылаясь при этом на авторитет А.И. Герцена: «мещанство» как класс буржуазии интерпретировали А. Луначарский, М. Горький, Г. Плеханов; о пролетариате как воплощении будущего «мещанства» писали Д. Мережковский, Н. Бердяев.
Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме» одну из глав назвал «Буржуазия, которой не было»10. Таким образом, социологический аспект понятия мещанства, на котором исключительно настаивал в публицистических выступлениях Плеханов, оказывался в России начала ХХ века не вполне актуальным, а на первый план выступали этическая и религиозная стороны понятия.
Общество современной Европы, в котором происходит «усреднение» сословных различий, также характеризуется русским публицистом как «мещанство». При этом социологическая оценка роли буржуа-«мещанина» дополняется эстетической. Мещанство – «камень преткновения, который решительно не берет ни смычок, ни кисть, ни резец <…>» (80). А.И. Герцен убеждает читателя, что мещанство не поддается эстетизации: «характер мещанства <…> противен, тесен для искусства; искусство в нем вянет» (81).
Этическая характеристика европейского «мещанства» дается А.И. Герценом чрезвычайно развернуто. Автор использует образ Молчалина, чтобы подчеркнуть такие черты, как «умеренность и аккуратность»: мещанин всегда чинный, слишком прибранный, расчетливый, воздержанный, избегающий крайностей (81).
В статье А.И. Герцена неоднократно подчеркивается, что современная ему европейская цивилизация тяготеет к безличности, потому что «с мещанством стираются личности», «стирается красота породы» (82). Публицист писал: «Личности стирались, родовой типизм сглаживал все резко индивидуальное, беспокойное, эксцентрическое. Люди, как товар, становились чем-то гуртовым, оптовым, дюжинным, дешевле, плоше врозь, но многочисленнее и сильнее в массе. Индивидуальности терялись<...>» (129).
Говоря о безнравственности современной Европы, А.И. Герцен высказывает противоречивые суждения. С одной стороны, он пишет, что «мещанство» – «толпа без невежества, но и без образования» (85), подчеркивая: «Между фантастами наверху и дикими внизу колышется среднее состояние <…> Этот слой, колеблющийся между двумя нравственностями, и представляет <…> среду порчи» (121). Можно предположить, что под «фантастами» А.И. Герцен подразумевает образованных европейцев, носителей революционных идеалов, которые закономерно устремлены в будущее, а под «дикими» – социальные низы. С другой стороны, этическая оценка «мещанского разложения» получает максимально широкую интерпретацию: автор пишет о «тонкой, нервной, умной, роковой безнравственности, от которой разлагаются, страдают, умирают образованные слои западной жизни» (116).
Потребность в новой морали во многом обусловлена кризисом религиозных и социально-политических идеалов. По мысли А.И. Герцена, «религия являлась всехскорбящей утешительницей» (101), но «христианство обмелело и успокоилось в покойной и каменистой гавани Реформации; обмелела и революция в покойной и песчаной гавани либерализма».
Негативная оценка европейского либерализма на страницах герценовской статьи основывалась на том наблюдении, что «либерализм, суровый в мелочах политических, умел соединить еще хитрее постоянный протест против правительства с постоянной покорностью ему» (128). Потому либерализм предопределил «мещанскую» форму государственного устройства: «деятельное меньшинство не чувствует себя в силах ни создать формы быта, соответствующего новой мысли, ни отказаться от старых идеалов, ни откровенно принять выработавшееся по дороге мещанское государство <…>» (118). При этом публицист называет «мещанское» государство «односторонним развитием, уродством», и главный вопрос социально-политического развития Европы для А.И. Герцена заключается в том, «как выйти из мещанского государства в государство народное» (91). Однако этот вопрос по сути своей оказывается риторическим, ответа на него публицист не дает. Вывод, который делает автор, пессимистичен: «западный мир доразвился до каких-то границ» (118).
Потому настоящее буржуазной Европы для русского публициста – апогей «старого мира», который автор характеризует разнопланово: старый мир – мир комфорта (76), «вековые обители, упроченные и обросшие западным мохом, так покойны и удобны» (78), здесь устоявшиеся, выработавшиеся формы гражданственности (76), возобладал «порядок, в сущности, нам противный» (77). Уже в начале статьи автор констатирует факт, что «в старом мире» «все давно увядшее» (74), а затем пишет о «процессе гниения» (116), времени «истомы и агонии» (118). Таким образом, в статье «Концы и начала» ведущей оказывается тема «концов», так как, по признанию А.И. Герцена, «”концы” казались … сами по себе яснее» (73), и раскрытие этот образ получил в развертывании темы «мещанства» современной европейской цивилизации.
Ответ на вопрос, почему в начале ХХ века в русской публицистике развернулась бурная полемика о мещанстве, тоже кроется в герценовской позиции. Он писал: «Я не считаю мещанство окончательной формой русского устройства, того устройства, к которому Россия стремится, и, достигая которого, она, вероятно, пройдет и мещанской полосой» (141).
Полифоничность идей русских мыслителей тоже во многом определялась многоаспектностью герценовского подхода к оценке прошлого, настоящего и будущего современной Европы, ее «концов и начал», но русского публициста XIX века и мыслителей начала ХХ столетия объединило критическое отношение к европейскому пути общественного развития как перспективному для России.
Спор о сущности мещанства – феномен исключительно русской духовной жизни, так как в нем сфокусировалось отношение русских публицистов к перспективам буржуазно-капиталистического, буржуазно-либерального пути развития. Европейский опыт, который обобщался таким понятием, как мещанство, неизбежно вызывал негативные оценки в русском обществе и формировал одну из ключевых ценностных установок русского общества начала ХХ века: антимещанство = антибуржуазность, следовательно, закономерно предполагался особый путь социально-исторического развития России.
Решающим фактором антибуржуазных настроений в русском обществе явилось то, что эта буржуазная цивилизация разрушала прежние патриархальные связи между людьми: сословные, общинные и даже семейные. По мнению Н.Я. Берковского, главное, что не принимали русские литераторы в буржуазной форме общественного развития, – то, что она «обессилила человеческую личность, разбросав людей по своей территории безо всякой прямо ощутимой связи между ними, уничтожив их общественное значение, сделав их придатками к своему механизму, поставив их в отрицательное отношение друг к другу»11.
Вопрос о «мещанстве» в публицистике начала ХХ века представляет собой любопытный феномен русской общественной мысли той эпохи, когда философия и публицистика были тесно взаимосвязаны в своей попытке решить злободневные вопросы российского общественного бытия и вместе с тем предсказать судьбу европейской цивилизации, идущей на смену тысячелетней европейской культуры.
Русский
English