И.А. Бунин в Латвии. Знатный гость (апрель – май 1938 г.)

I.A. Bunin in Latvia. Distinguished Guest (April – May 1938)

 

Бакунцев Антон Владимирович
кандидат филологических наук, доцент кафедры редакционно-издательского дела и информатики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, auctor@list.ru

Anton V. Bakuntsev
PhD, Associate Professor at the chair of editing, publishing and informatics, Faculty of Journalism, Moscow State University, auctor@list.ru

 

Аннотация
Данная статья является продолжением статьи «И.А. Бунин в Латвии. Долгое приближение (1933–1938)». В статье рассказывается об обстоятельствах пребывания И.А. Бунина в Латвии в рамках его литературного турне по странам Балтии в апреле – мае 1938 г. Автором использованы материалы русской и национальной прессы Прибалтики, свидетельства очевидцев и другие редкие и малоизвестные документы.

Ключевые слова: И.А. Бунин, Латвия, Прибалтика, турне, русская диаспора.

Abstracts
This article is a sequel to the article “I.A. Bunin in Latvia. Long approach (1933–1938)”. This work is devoted to Bunin’s visit to Latvia within the frames of his literary tour around the Baltic States in April – May 1938. The author uses materials from Russian and national press of the Baltic States, eyewitness evidence and other rare and unknown documents.

Key words: I.A. Bunin, Latvia, Baltic States, tour, Russian Diaspora.

 

20 апреля 1938 г. И.А. Бунин получил литовскую визу¹ и в тот же день выехал из Парижа. Путь его лежал через Берлин, где ему предстояла пересадка на поезд, следовавший напрямую в страны Балтии.

С какими чувствами Бунин отправился в это путешествие, нам в точности неизвестно. Но думается, что большого желания ехать в Прибалтику писатель не испытывал. При его тогдашнем нравственном и физическом состоянии подобная поездка не могла восприниматься иначе, как своего рода повинность.

В самый канун прибалтийского турне Бунин потерял одного из своих старинных приятелей – Ф.И. Шаляпина, умершего за неделю до его отъезда, 12 апреля, и перенес очередной грипп. Однако для импресарио это, по-видимому, не было причиной опять переносить визит нобелевского лауреата в балтийские государства, и тот был вынужден выполнять условия контракта со своим «эксплоататором»².

Между тем и общая политическая обстановка в Европе совсем не благоприятствовала бунинскому путешествию. В тех странах, куда направлялся нобелевский лауреат, с 1934 г. хозяйничали авторитарные режимы, стремившиеся «дружить» и с нацистской Германией, и со сталинским СССР и при этом весьма настороженно относившиеся к «политэмигрантам», к каковым принадлежал и Бунин. Во Франции накануне его отъезда разразился очередной внутриполитический кризис. Еще раньше, в марте, совершился германо-австрийский аншлюс. В Испании третий год шла жестокая гражданская война. Конфликт между Германией и Чехословакией из-за судетских немцев набирал обороты, и рейх вовсю наращивал свою военную мощь. Только напрочь лишенный исторического чутья и совсем не читающий газеты человек мог тогда не предчувствовать приближения общеевропейской катастрофы.

 

Долгожданный приезд

21 апреля Бунин прибыл во «временную столицу» Литвы – Каунас³. А уже ровно через неделю, вечером 28 апреля, нобелевского лауреата встречала русская общественность Риги⁴.

За несколько часов до этого на литовско-латвийской границе в Мейтене берлинский поезд, в котором ехал писатель, встречали сотрудники газеты «Сегодня»: главный редактор М.С. Мильруд, ведущий публицист и критик П.М. Пильский и молодой журналист А.К. Перов. Расположившись в бунинском купе, они до самой Риги беседовали с нобелевским лауреатом.

Пильского и Мильруда Бунин хорошо знал лично еще до эмиграции. С Пильским он познакомился в 1906 г. в Петербурге, на обеде у издательницы журнала «Мир Божий» (впоследствии переименованного в «Современный мир») М.К. Куприной-Иорданской, с Мильрудом – гораздо позднее, в Киеве, уже во время Гражданской войны. В 1919 г. судьба ненадолго свела всех троих в Одессе, но от большевиков за границу они бежали уже порознь. Пильский и Мильруд после множества мытарств, независимо друг от друга, в конце концов осели в Риге и стали работать в газете «Сегодня». Бунину через Константинополь, Софию и Белград суждено было попасть в Париж. Уже здесь, во Франции, между писателем и журналистами завязалась переписка: довольно доверительная – с Пильским⁵ и исключительно деловая – с Мильрудом⁶.

«Старики» вспоминали прошлое: начало века, годы революции и Гражданской войны, предэмигрантскую жизнь в Одессе. Говорили также о Грассе и Париже, о Нобелевской премии, о Ф.И. Шаляпине и А.И. Куприне. Пильского тронула радость, с которой Бунин вдруг заметил среди разговора: «Батюшки, да у вас с паровоза искры летят, – вы топите дровами!»

«И я понимаю, – писал потом Пильский в статье “В вагоне с Буниным”, – что говорят его сердцу эти летящие искры, о чем напоминают ему, как дразнят его воображение, куда переносят его в эту минуту»⁷.

На рижском вокзале поезд Бунина встречали представители русской общественности и русского студенчества Риги, правление и почти вся труппа рижского Русского театра. Встречали торжественно, с восторженными приветствиями и цветами⁸. С вокзала Бунина в автомобиле повезли в гостиницу «Рим», на месте которой теперь стоит гостиница «Рига».

Долгожданный приезд нобелевского лауреата в Латвию стал одним из крупнейших событий в жизни местной русской колонии, которая, к слову, была самой многочисленной среди русских диаспор в лимитрофных государствах. По данным переписи населения 1935 г., в одной только Риге жило 28 346 русских⁹. В целом же по стране насчитывалось 206 499 великороссов, 26 867 белорусов, 1 844 украинца. Кроме того, среди 93 479 евреев значительная часть исповедовала русскую культуру и «в семье» говорила по-русски¹⁰. Русский язык был «вторым» языком также для многих немцев, литовцев, эстонцев, поляков и даже латышей: еще в 1930 г. таковых было 252 090 человек, и уже тогда, как отмечает современная исследовательница русской культуры в Латвии Т.Д. Фейгмане, «эта цифра превышала общее число русских, проживавших в Латвии»¹¹. При этом политические эмигранты и беженцы из Советской России составляли не более 10% от общего числа русскоязычных латвийцев. По одним сведениям, их было около 10 тыс. человек¹², по другим – около 13 тыс. человек¹³, по третьим – 16-17 тыс. человек¹⁴. Правда, в докладах латвийского Политуправления встречается и такая цифра: 33 514 человек¹⁵. Но, похоже, в нее были включены вообще все (а не только этнические русские) эмигранты.

Так или иначе, русская (или русскоязычная) колония Латвии состояла в основном из коренных жителей республики, населявших по преимуществу территории на востоке и юго-востоке страны – так называемую Латгалию. В целом же русская диаспора составляла до 17% всего населения Латвии.

Разумеется, Бунин был не единственным деятелем русской культуры, посетившим Латвию в межвоенный период. Культурная жизнь этого лимитрофного государства была сравнительно оживленной. В разные годы в Ригу приезжали Ф.И. Шаляпин, А.Н. Вертинский, Донской казачий хор, Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, И.С. Шмелев и др. Е.Н. Рощина-Инсарова, М.А. Чехов, балерина А.А. Федорова проработали несколько сезонов в рижских театрах. И все же визит Бунина имел совершенно особое, исключительное значение: равных ему по статусу среди писателей, певцов, артистов (кроме, разве что, Шаляпина) не было. И как Шаляпин прославил на весь мир русское вокальное искусство, так Бунин завоевал мировое признание русской литературе.

 

Превосходный чтец

Программа приема Бунина в латвийской столице была довольно насыщенной. Уже 29 апреля, в первый день своего пребывания в Риге, писатель посетил Замок президента и оставил запись в книге для почетных посетителей, затем нанес визиты министру образования А. Тентелису, министру общественных работ А. Берзиню и председателю Латвийского общества печати Ю. Друве¹⁶, а также совершил первую прогулку по городу, в котором был впервые. Вечером того же дня в зале Русского театра, который в 1937–1939 гг. помещался в здании рижского Ремесленного общества, Бунин читал свои воспоминания о Л.Н. Толстом, А.П. Чехове, А.И. Куприне, М. Горьком, Л.Н. Андрееве, А. Дункан и других знаменитых современниках.

Это выступление произвело на рижскую публику и прессу в целом неплохое впечатление.

«Послушать Бунина собралась вся Рига, – писал в “Сегодня” А.К. Перов. – В первых рядах – писатель К. Скалбе, директор Национального театра Я. Грин, критик А. Берзинь, видные латышские и русские деятели, руководители Русского театра, видные представители Русского общества Риги. В зале заняты все места.

Бунин – превосходный чтец. Его глубокий, вибрирующий на баритональных нотках голос импонирует, проникает глубоко и трогает самые сокровенные струнки и чувства. Плавный жест, иногда сопровождающий и подчеркивающий какое-либо место, красив и точен. Бунин-чтец не менее интересен, чем Бунин-писатель. Появление его на эстраде было встречено долго не смолкавшими дружными аплодисментами»¹⁷.

Еще изысканнее о бунинском чтении днем раньше высказался в «Сегодня» Пильский: «В тонах его передачи, спокойствии его речи слышится и чувствуется уверенность человека, умеющего разгадывать чужую душу, – у Бунина, конечно, всегда и везде беллетристический подход к личности, к человеку. Он неторопливо передает с виду неважные подробности, набрасывает будто вскользь отдельные черты, и вот, пред зрителем, пред слушателем постепенно возникает большой портрет, раскрывается личность. <…> Бунин и на кафедре остается блестящим и тонким портретистом»¹⁸.

Латышская газета «Яунакас зиняс» тоже весьма высоко оценила выступление Бунина, назвав его одним из немногих авторов, «которые читают с удивительным успехом, большим художественным мастерством, умело преподнося красоты своего языка, ясность образов, свежесть юмора и драматические ускорения»¹⁹. И все же в заключительных строках своего отчета «Яунакас зиняс» не без сожаления отмечала, что «прочитанные Буниным воспоминания большей части публики уже были известны, так как опубликованы в газетах и журналах. Те, кто ожидал от маститого русского писателя новых, ранее не печатавшихся воспоминаний и впечатлений, уходили домой несколько разочарованными»²⁰.

Тем не менее, как пишет в своих воспоминаниях Перов, по окончании чтения «Бунина долго не отпускали со сцены, было много цветов. Он был тронут»²¹.

Трудно сказать, насколько рижская (особенно русская) печать была искренна в своих похвалах нобелевскому лауреату²². Ведь если верить некоторым частным свидетельствам, Бунин, читавший «сплошь старые вещи», якобы вообще не понравился публике, и она рукоплескала ему весьма сдержанно, да и то только из вежливости. Подобное утверждение содержится, например, в письме В.К. Александрова к писателю Л.Ф. Зурову: оба в свое время сражались в одном полку, в рядах Северо-Западной армии, против красных²³.

Еще резче о первом бунинском выступлении в Риге высказалась в своем письме к поэтессе Э.К. Чегринцевой артистка Русского театра Т.Д. Клименко-Ратгауз²⁴. «Здесь сейчас Бунин, – писала она подруге 3 мая 1938 г. – Выступления его совершенно скандальны. Это эротоман на почве старческого маразма (или от природы, что, впрочем, раньше, по-моему, не было заметно). Решив, что он едет к черту на кулички в какую-то дикую Прибалтику, он думал, что публика будет платить двойную плату (цены огромные) только за то, чтобы взглянуть на ЛАУРЕАТА и что можно ей в течение получаса читать свою статейку из “Современных записок” и читать очень плохо, нечленораздельно и тихо (по временам выходя за сцену, чтобы “хватить рюмочку” для подкрепления); в течение еще получаса он читал совершенно неудобоваримые скабрезности и подлости об Айседоре Дункан, своим открытым неприличием просто возмутившие даже самую вольнодумную часть публики. Провал получился полный…»²⁵.

 

«Грязный старикашка»

О «рюмочке для подкрепления» Т.Д. Клименко-Ратгауз вспоминала и много лет спустя, рассказывая о своих впечатлениях от встречи с Буниным рижскому историку-краеведу С.А. Журавлеву: «Рабочие сцены в кулуарах говорили, что писатель во время выступления несколько раз заходил за кулисы, вынимал из кармана бутылочку и прикладывался к ней “для вдохновения”»²⁶. Однако у нас нет ни малейшего сомнения в том, что и «рабочие сцены», и Клименко-Ратгауз превратно истолковали эти действия писателя: в чем в чем, а в такой «стимуляции» Бунин во время своих публичных выступлений никогда не нуждался. В отличие от ряда актеров – например, А.П. Ленского, М.Н. Ермоловой, О.А. Правдина, Э. Росси, – буквально трясшихся от страха перед выходом на сцену, он подобным «недугом», видимо, не страдал. Скорее всего, писателю просто было холодно, и он «прикладывался» к своей «бутылочке», только чтобы согреться.

Подтверждение этому мы находим в бунинском письме от 30 апреля 1938 г. к В.Н. Муромцевой-Буниной: «Труднее этого заработка – чтениями – кажется, ничего нет.

Вагоны, отели, встречи, банкеты – и чтения – актерская игра, среди кулис, уходящих к чертовой матери вверх, откуда несет холодным сквозняком…»²⁷.

Впрочем, «взыскательной» артистке рижского Русского театра запомнилась не только пресловутая «бутылочка» (или «рюмочка»).

Клименко-Ратгауз рассказывала С.А. Журавлеву, что по окончании творческого вечера она заглянула к писателю в грим-уборную, чтобы взять у него автограф, и Бунин, оставив в ее альбомчике «свой ясный, отчетливый росчерк», вдруг резко сказал ей: «Хорошо знаю вашего отца²⁸, ценю его поэзию. Но если вы – Ратгауз, то почему вы в этой Риге?»²⁹.

По словам актрисы, ее покоробил тот «несколько пренебрежительный интонационный акцент», который писатель сделал на слове «этой». Она так и не поняла, что же Бунин имел в виду: «Политическую ситуацию? Положение русских в Прибалтике, Латвии? Или Рига являлась для него, маститого писателя, задворками Европы, литературной и культурной провинцией?» Клименко-Ратгауз показалось, что Бунин был «чем-то недоволен, вероятно, сказывалась усталость». «Однако, – добавляла она, – он не мог пожаловаться на недостаток внимания со стороны русских артистов, рижской публики. Зал, где он выступал, был переполнен»³⁰.

А в процитированном выше письме к Чегринцевой Клименко-Ратгауз описывала встречу с писателем так: «Вообще Бунин себя ведет, как знатный гость более высокой расы, и только интересуется тем, хороши ли здесь “девочки”. Увидев меня, он начал немного пускать слюни, но я очень скоро смылась, – с меня было довольно. Отвратительный грязный старикашка! Вот еще одним разочарованием больше. Да неужели же все наши зарубежные “столпы” – какие-то кретины и рамолики?! Очень грустно. Не могу сказать, чтобы я когда-нибудь к Бунину питала какое бы то ни было обожание, но он мне казался во всяком случае тем, что принято называть “джентльмен”»³¹.

Оставим эти строки на совести покойной актрисы.

 

«…по крайней мере Шекспир»

Сразу после творческого вечера 29 апреля состоялся банкет в честь «знатного гостя». В фойе Русского театра, где были накрыты столы, собралось, по свидетельству Перова, «человек сто»: актеры, журналисты, писатели, художники, представители крупнейших русских общественных организаций. Присутствовал на чествовании Бунина и латышский писатель К. Скалбе с женой.

Торжество продолжалось до глубокой ночи. С приветственными речами выступили директор Русского театра В.И. Снегирев, председатель Русского учительского союза Н.Н. Кузьминский, представитель Русского просветительного общества Н.Н. Бордонос, председатель Общества русских артистов И.Ф. Булатов, П.М. Пильский и другие. «По адресу И.А. Бунина, – писала газета “Сегодня вечером”, – было сказано много хороших слов, в которых звучали неподдельные нотки искренних и больших симпатий, большого уважения к писателю и благодарности за его приезд в Ригу и за достойное представительство русской литературы в иностранных кругах. <…> И.А. Бунин по окончании всех приветствий благодарил всех в нескольких трогательных словах»³².

Однако, зная бунинскую неприязнь ко всякого рода «пережимам», в том числе в похвалах, легко догадаться: то, что писателю приходилось тогда выслушивать на собственный счет, было ему большей частью нестерпимо.

Особенно в этом смысле отличился И.Ф. Булатов. Высокопарностью слога, «ненасытной жаждой льстить, хвалить без всякой меры, восхищаться до непристойности», вообще свойственной, по убеждению Бунина, большинству русских актеров³³, он превзошел всех выступавших в тот вечер ораторов. В частности, Булатов сказал: «Вы принадлежите к числу людей, отмеченных Божьим перстом, которые призваны будить лучшие мысли и чувства… Мы будем жить верою, что еще долго-долго будем видеть в вашем лице прекрасного писателя, с надеждою, что отпущенные вам Божьи дары еще долго будут источником нашего наслаждения. В наших же сердцах ваш облик всегда будет окутан нежной дымкой, имя которой любовь»³⁴.

И все же, несмотря на неиссякаемый поток то изысканных, то неуклюжих славословий, Бунин за столом «был весел, оживлен, остроумен, любезен с дамами. Отдал должное светской беседе, закускам и напиткам – последним даже несколько чрезмерно. Так что нам… нескольким мужчинам, участникам банкета, пришлось вести его под руки и далее сопровождать “на отдых”»³⁵, – вспоминал впоследствии рижский археограф, просветитель и педагог, руководитель «Кружка ревнителей русской старины» и Старообрядческого хора И.Н. Заволоко.

Совсем иным изображен писатель в воспоминаниях Перова. По словам журналиста, организаторы чествования в Русском театре «постарались подобрать в качестве соседок Бунина более или менее привлекательных дам, еще не окончательно увядших. В какой мере они были приятными собеседницами для Бунина, не знаю. Я наблюдал со стороны, и несколько раз мне показалось, что на утомленное лицо Бунина ложились тени отчужденности и скуки»³⁶. Перов также пишет, что провожал Бунина до гостиницы, и тот всю дорогу «был сосредоточен и молчалив». На вопрос Перова, «как он себя чувствует», Бунин «отвечал, что завтра будет в “полной форме”: беспокоиться не стоит»³⁷.

На другой день нобелевский лауреат писал жене, В.Н. Муромцевой-Буниной, в Париж: «…После чтения был банкет. Множество речей, – искренно восторженных и необыкновенных по неумеренности похвал: кажется, вполне убежден, что я по крайней мере Шекспир…»³⁸.

 

Среди «молодых друзей»

30 апреля редакция газеты «Сегодня» устроила в честь нобелевского лауреата прием, на котором помимо сотрудников крупнейшего русского издания Прибалтики присутствовали также разные общественные деятели и актеры русской труппы. «Прием, – как писала потом газета, – прошел в атмосфере дружеского общения». Его участники «сердечно приветствовали И.А. Бунина, указав на большую радость, которую он доставил своим приездом в Ригу многочисленным почитателям его таланта»³⁹.

1 мая Бунин в сопровождении Перова и нескольких представителей Общества друзей Русского театра (в интервью латышской газете «Земгалес балсс» он назвал их «молодыми друзьями») совершил автомобильную прогулку на Рижское взморье в Кемери (сегодня этот курортный городок является частью Юрмалы)⁴⁰.

В Кемери нобелевскому лауреату показали новую гостиницу (в советское время она стала главным корпусом созданного здесь санатория). Латвийский курорт с его живописными видами, свежим морским воздухом и подлинно европейской благоустроенностью восхитил писателя (хотя в том же интервью «Земгалес балсс» Бунин сказал, что по сравнению с более привычными для него Приморскими Альпами Рижское взморье показалось ему «несколько тяжеловатым»). В гостиничной библиотеке оказалось довольно много бунинских книг, и директор кемерского курорта, доктор Я. Либиетис, попросил высокого гостя поставить на них автографы. Среди этих изданий Бунину попалось и несколько самовольных переводов его произведений на латышский язык⁴¹.

Вечером нобелевский лауреат побывал в гостях у членов русской студенческой корпорации «Фратернитас Арктика». На этой встрече присутствовали академики живописи Н.П. Богданов-Бельский и С.А. Виноградов, профессор Латвийского университета В.И. Синайский, инженер М.Д. Кривошапкин, являвшийся одновременно секретарем Общества друзей Русского театра и председателем Общества филистров (то есть членов-выпускников) корпорации, а также А.К Перов и И.Н. Заволоко.

По словам Перова, «Бунин проявил большой интерес к студенческой жизни… Он охотно слушал студенческие песни, даже несколько растрогавшись, когда спели старинную песню “Что ты замолк и сидишь одиноко”. И. А. держал себя непринужденно, явно чувствовал себя в родной и близкой ему стихии, оживленно переговаривался с Богдановым-Бельским… и другими, был прост, много улыбался»⁴². А Заволоко высказал предположение, что в тот вечер писатель, «окруженный вниманием русской молодежи и деятелей русской культуры, в полной мере ощутил свою кровную связь с русским народом, может быть, и больше – с Россией»⁴³.

Как писала потом газета «Сегодня вечером», гость «подчеркнул, что ему впервые приходится видеть, что русские студенты имеют свой собственный столь комфортабельно устроенный дом, и выразил радость по поводу встречи с русскими студентами»⁴⁴.

2 мая Бунин опять выступал в Русском театре. На этот раз он читал три своих рассказа о любви: «Сын», «Кавказ» и «Про обезьяну» (позднейшее заглавие – «Молодость и старость»). Клименко-Ратгауз, не присутствовавшая на этом творческом вечере, в письме к Чегринцевой утверждала, что зал был пуст, «так как пришли только те, кто купил билеты еще до первого его выступления»⁴⁵. Однако, если верить Пильскому, это утверждение артистки не соответствовало действительности.

«Прекрасный чтец, Бунин очаровал зал, – писал критик. – Все было интересно: отчетливая, строгая дикция, спокойствие и внушительность передачи отдельных мест и, конечно, высокие литературные достоинства рассказов – их плавное течение, захватывающие темы, глубокий смысл, поразительные в своей тонкости эпитеты. <…> Зал был полон и восхищен»⁴⁶.

 

«Смешанные чувства»

В последние дни перед отъездом в Даугавпилс Бунин продолжал знакомство с латвийской столицей. Как вспоминал впоследствии Перов, нобелевский лауреат «много ходил по Риге, побывал в <Христорождественском Кафедральном> соборе и в мастерской Богданова-Бельского, на его квартире. Был ненасытен и жаден в расспросах о Риге, задавал самые неожиданные вопросы. Интересовало его все: от Петра I до Лескова и Боборыкина, когда-то посетивших Ригу, от губернатора Лизандера до архиепископа Агафангела, от ордена меченосцев до рижских старообрядцев. Я убедился тогда, что для Бунина еще в Париже Рига не была терра инкогнита»⁴⁷.

Писатель посетил также Заволоко, и тот «показал ему древние старообрядческие книги, рукописи, рассказал о русской старообрядческой молодежи Латвии, ее жизни и интересах»⁴⁸.

Вечером 3 мая на квартире Б.Ю. Поляка – одного из издателей газеты «Сегодня» – состоялся «закрытый прощальный ужин», на котором помимо Бунина присутствовало несколько видных сотрудников редакции.

Накануне отъезда в Даугавпилс Бунин, как уже говорилось, дал интервью елгавской газете «Земгалес балсс». Беседуя с ее сотрудником, писатель выразил восхищение латвийской столицей, ее по-настоящему европейским обликом и «той стремительностью, с которой здесь рушатся старые, обветшалые стены и создаются новые грандиозные здания и просторные площади»⁴⁹; поделился впечатлениями от поездки в Кемери; посетовал на то, что ему так и не удалось увидеть елгавский дворец.

Несколько слов писатель сказал и о нарушении его авторских прав в Прибалтике: «Смешанные чувства вызвал у меня тот факт, что мои книги вышли не только в Латвии, но и в Литве и, как я слышал, в Эстонии, на местных языках… К сожалению, никому из переводчиков моих произведений и издателей и в голову не пришло спросить у меня разрешения на перевод, не говоря уже о “забытом” – гонораре… Все мои произведения периода эмиграции защищены законами моего второго отечества – Франции, и я надеюсь, что если теперь в Латвии какой-нибудь издатель захочет выпустить перевод моей новейшей книги – о Толстом⁵⁰, – то прежде всего обратится ко мне»⁵¹.

 

Даугавпилс

В Даугавпилс нобелевский лауреат прибыл 4 мая в 19:06. Здесь было все то же самое, что и в Риге, только в меньшем масштабе и как бы в ускоренном темпе. Бунина встречали представители местной русской общественности, в том числе руководство Даугавпилсского Русского национального объединения (ДРНО). Редактор газеты «Наш Даугавпилсский голос» А.И. Формаков развеселил гостя приветствием: «Самому большому русскому писателю от самой маленькой русской газеты»⁵².

Отдыхать с дороги Бунину пришлось в одном из городских кафе: снимать для него номер в гостинице организаторы его выступления в Даугавпилсе, видимо, сочли излишним, так как изначально было известно, что писатель проведет здесь всего несколько часов⁵³.

Творческий вечер на тему «О любви» состоялся в театре Дома Единства. Как утверждал «Наш Даугавпилсский голос», многих почему-то «покоробило» такое название бунинского «доклада», и якобы именно это обстоятельство наряду с плохой организацией бунинского вечера и высокими ценами за билеты в итоге «имело следствием далеко не полный зал»⁵⁴. По словам «самой маленькой русской газеты», уже после выступления нобелевский лауреат подтвердил, что «такой заголовок отдает дурным тоном, но… таково было желание импресарио»⁵⁵.

Как бы то ни было, «появление на подиуме высокой характерной фигуры писателя было встречено долгими овациями»⁵⁶. Бунин прочел «Иду», «Кавказ» и «Про обезьяну». Публика была восхищена. Затем русская общественность Даугавпилса устроила в честь нобелевского лауреата «интимный банкет».

По свидетельствам очевидцев, Бунин держался непринужденно, много шутил, «о себе с юмором рассказывал, что он не жмот, позволяет себе ходить в парижские кафе, быть неравнодушным к представительницам прекрасного пола»⁵⁷.

«Он остроумен, любит и ценит шутку, – делился впоследствии своими впечатлениями “Наш Даугавпилсский голос”, – но слеза в его голосе никогда не дрожит, как нет ее, кстати, и в его чтении. Суховатом, красочном, но не согретом большим огнем, без внутренней теплоты. <…> В Бунине сказывается много чисто французской, подвижной грации, склонности к легкой шутке. Нечто от бонвивана в лучшем смысле этого французского слова. А так, со стороны, он кажется римским патрицием, гордым и пренебрежительным. Сказать, что Бунин очаровывает, нельзя. Он интересен, примечателен, своеобычен, как всякий крупный писатель. Во всяком случае, личное общение с ним сильно содействует пониманию его произведений»⁵⁸.

На банкете в Даугавпилсе тоже не обошлось без речей. Формаков, совмещавший со своей газетной деятельностью пост вице-председателя ДРНО, от имени этой организации выразил «общую радость общения с замечательным русским писателем» и сожалел, что «его пребывание в Даугавпилсе так кратковременно, между тем как жизнь русского меньшинства в Латвии интересна, богата и своеобразна, и было бы чрезвычайно ценно, если бы ее поближе узнал такой тонкий наблюдатель и изобразитель, как И. Бунин»⁵⁹. Выступали и другие ораторы.

Глубокой ночью, прямо из-за стола, Бунина доставили на вокзал, и он отправился через Ригу в Тарту.

Спустя несколько дней писатель уезжал «Балтийским экспрессом» обратно во Францию. 13 мая он пересек латвийско-литовскую границу в Мейтене и навсегда покинул Латвию.

 

Post scriptum

В 1967 г. писатель-эмигрант Л.Ф. Зуров сообщал известному российскому буниноведу А.К. Бабореко: «Вернулся <из Прибалтики> Иван Алексеевич совершенно больным и разбитым. Раздраженным до крайности. В Прибалтике его хорошо угощали. А пить ему было запрещено»⁶⁰.

Думается, что это была не единственная причина бунинского раздражения. Напомним, что весной 1938 г. писателю было 67 лет, в свое турне он отправился не вполне окрепшим после перенесенного накануне гриппа, да и погода в Прибалтике почти все время была отвратительной – ветреной и промозглой⁶¹.

Так или иначе, в прозе и поэзии Бунина его поездка в балтийские страны не оставила никакого следа. Похоже, что в творческом отношении это путешествие оказалось для нобелевского лауреата бесплодным. И все же можно не сомневаться: прибалтийское турне 1938 г. было отнюдь не рядовым событием в жизни Бунина.

В последующие два года писатель продолжал поддерживать отношения с наиболее близкими ему по духу русскими прибалтийцами. Он переписывался с художником М.В. Добужинским (который, впрочем, уже в 1939 г. перебрался из Каунаса в США), с критиком П.М. Пильским, с жившими в Эстонии поэтессами М.В. Карамзиной и В.В. Шмидт. Однако после того как Франция была оккупирована гитлеровскими войсками, а Красная Армия вошла в Прибалтику, почти все связи прервались⁶².

6 сентября 1940 г. Бунин записал в своем дневнике: «Часто думаю: как незаметно прошло такое огромное событие – исчезновение целых трех государств – Литвы, Латвии, Эстонии! Давно ли я видел их со всей их национальной гордостью, их президентами, их “процветанием” и т.д.! Поиграли больше 20 лет во все это – и вот точно ничего этого не было! <…> А Чехия, Польша, Бессарабия, Дания, Голландия, Норвегия, Бельгия, прежняя Франция? Уму непостижимо!»⁶³.

А потом и вовсе началась Великая Отечественная война.

Мало кому из прибалтийских знакомцев писателя посчастливилось избежать арестов и депортаций, уцелеть в застенках НКВД или гестапо, в советских или нацистских концлагерях, вообще пережить войну. Умер «своей смертью» в 1941 г. в оккупированной немцами Риге разбитый параличом П.М. Пильский. В 1943 г. гестаповцами был расстрелян в еврейском гетто Каунаса бывший спецкор газеты «Сегодня» Б.С. Оречкин. Сгинул в ГУЛАГе М.С. Мильруд. Прошли через советские лагеря А.К. Перов, И.Н. Заволоко, А.И. Формаков. В жизни Т.Д. Клименко-Ратгауз тоже не обошлось без тяжелых испытаний…

 

* * *

Автор благодарит сотрудников Латвийского государственного исторического архива, Латвийской национальной библиотеки, Эстонской национальной библиотеки, Отдела литературы Русского зарубежья Российской государственной библиотеки, а также лично Г. Пурине, Х. Пуриньша, Б.А. Равдина (Рига), И.З. Белобровцеву, Л.Ф. Глушковскую и Е.В. Слепову (Таллин) за помощь, оказанную при подготовке этой публикации.

 

---

1. Бунинское турне по странам Балтии началось с посещения Литвы. Дата выдачи Бунину литовской визы установлена по ходатайству, которое было подано от имени писателя его местным антрепренером С. Григалюнасом в Административный департамент МВД Литвы. Ныне этот документ хранится в Центральном государственном архиве Литвы (Ф. 1367. Оп. 2. Д. 5716. Л. 1).
2. Так Н.А. Тэффи назвала бунинского импресарио в письме к нобелевскому лауреату от 20 февраля 1939 г. как раз в связи с его прибалтийским турне (см.: Переписка Тэффи с И.А. и В.Н. Буниными (1920–1939) / публ. Р. Дэвиса и Э. Хейбер // Диаспора. Новые материалы. Париж; СПб, 2001. Т. 1. С. 412-413). И уж тем более этого «эксплоататора» совсем не волновало то, что Бунина могла смущать необходимость следовать через Германию, где двумя годами ранее в городке Линдау, что на границе со Швейцарией, он подвергся неслыханному унижению, весть о котором разнеслась по всему миру. Под видом таможенного досмотра нацистские чиновники не только бесцеремонно обыскали нобелевского лауреата, но также, несмотря на его протесты, раздели его донага и в поисках каких-то мифических бумаг или бриллиантов сделали ему «промывание» (см.: Седых А. Далекие, близкие. М., 1995. С. 207).
3. Рижская газета «Сегодня» регулярно печатала материалы своего специального корреспондента в Каунасе Б.С. Оречкина о пребывании Бунина на литовской земле. Газета внимательно следила за ходом подготовки прибалтийского турне нобелевского лауреата и с тех пор, как было получено окончательное подтверждение его приезда, усиленно рекламировала его предстоящие выступления в Риге и Даугавпилсе.
4. Бывший сотрудник газеты «Сегодня» А.К. Перов в своем очерке «Бунин в Риге (Из воспоминаний журналиста)» почему-то пишет, будто Бунин приехал в латвийскую столицу утром [см.: Перов А.К. Бунин в Риге (Из воспоминаний журналиста) // Труды по русской и славянской филологии. XXIV. Литературоведение. Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1975. Вып. 358. С. 361]. Между тем в русских газетах того времени четко сказано, что поезд из Каунаса прибыл в 22:28. Видимо, старого журналиста подвела память.
5. Письма Пильского к Бунину хранятся в Русском архиве Лидсского университета (Великобритания). Письма Бунина к Пильскому бесследно исчезли вместе с архивом журналиста, конфискованным в 1941 г. работниками НКВД.
6. Бунин, так же как многие другие писатели-эмигранты, печатал в «Сегодня» свои произведения. Подробнее об этом см.: Бакунцев А.В. И.А. Бунин и рижская газета «Сегодня» в 1921–1933 гг. // Медиаскоп. 2009. Вып. 2; Он же. Переписка И.А. Бунина с редакцией рижской газеты «Сегодня» (1927–1936) // Медиаскоп. 2009. Вып. 3.
7. Сегодня (Рига). 1938. Апр., 29. № 118. С. 5.
8. Сам писатель спустя восемь лет после этих событий, летом 1946 г., говорил: «Я до сих пор помню, как разволновался, когда меня, еще до войны 1939 года, встречали в Риге. Подносили цветы, говорили приветственные речи, открыли даже бывшие царские комнаты на вокзале. И я почувствовал всем сердцем, что Латвия – та же Россия, хотя и слышалась кругом чужая речь, а в бывшем губернаторском доме жил президент Ульманис» [цит. по газетной вырезке, хранящейся среди материалов фонда архиепископа епархии Литовско-Вильнюсской православной церкви о. Алексия (А.П. Дехтерева, 1889–1959) в Отделе рукописей Библиотеки Литовской Академии наук (Ф. 93. Ед. хр. 344. Л. 102)].
9. См.: Абызов Ю., Равдин Б., Флейшман Л. Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. Stanford, 1997. Кн. 1. С. 15.
10. Фейгмане Т. Русские в довоенной Латвии. На пути к интеграции. Рига, 2000. С. 5.
11. Там же. С. 9.
12. Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920−1970). Paris, 1971. С. 34.
13. Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919−1939. М., 1994. С. 261.
14. Кодзис Б. Литературные центры русского зарубежья. 1918−1939. Писатели. Творческие объединения. Периодика. Книгопечатание. München, 2002. С. 177.
15. Фейгмане Т. Указ. соч. С. 212.
16. А.К. Перов в своем очерке «Бунин в Риге» очень подробно, со множеством деталей описывает эти визиты, однако у нас есть большие сомнения в достоверности свидетельств мемуариста, который в других местах своего повествования допускает ряд грубых фактических ошибок. Поэтому мы не видим нужды в том, чтобы воспроизводить здесь это описание.
17. Сегодня (Рига). 1938. Май, 1. № 12. С. 8.
18. Сегодня (Рига). 1938. Апр., 30. № 119. С. 5.
19. Цит. по: Последнее свидание. Материалы о посещении И.А. Буниным Прибалтийских государств в 1938 году / сост. Ю.Д. Шумаков. Таллин, 1992. С. 99.
20. Там же. С. 100.
21. Перов А.К. Указ. соч. С. 362.
22. Можно не сомневаться: едва ли не все материалы писались с учетом того, что они будут прочитаны нобелевским лауреатом. Но в то же время удивительно (и симптоматично!), что за все три недели пребывания Бунина в Прибалтике в газете «Сегодня» не было ни одного первополосного материала об этом событии. Только два репортажа – о встречах Бунина сначала на литовской, потом на латвийской границе – удостоились напечатания на 2-й полосе. Все остальные материалы – сообщения, отчеты, корреспонденции, подписанные и анонимные, – помещались, как правило, уже на 4-й, 5-й, 6-й, 8-й страницах, т.е. там, где в газете обычно печатались местные – даже не латвийские, а рижские, городские – новости или, в лучшем случае, второстепенная международная информация. К слову, совсем не так было в бунинские нобелевские дни в ноябре – декабре 1933 г.: и материалов о Бунине в «Сегодня» было больше, и места на газетных полосах для них отводились более выигрышные.
23. Содержание этого письма, хранящегося в Русском архиве Лидсского университета (Великобритания), сообщено профессором Таллинского университета И.З. Белобровцевой.
24. В первой половине 1930-х гг. Чегринцева и Клименко-Ратгауз входили в пражское литературное содружество «Скит».
25. Цит. по: Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве И.А. Бунина: Критические отзывы, эссе, пародии (1890-е – 1950-е годы): Антология / под общ. ред. Н.Г. Мельникова. М., 2010. С. 800-801. И все же нам с трудом верится в то, что Бунин мог не понравиться рижской публике. Правда, многим из тех, кто тогда видел Бунина, при личном общении с писателем не пришлась по вкусу его манера держать себя. Хотя то, что часто воспринималось людьми, мало знавшими писателя, как надменность и раздражительность, на самом деле было его застенчивостью. Но, как бы ни был сложен бунинский характер, чтецом, исполнителем нобелевский лауреат действительно был первоклассным, и его артистический талант, его уникальную способность к мгновенному перевоплощению, так же как искрометный юмор, жизнерадостность и любовь к хорошей шутке, отмечали многие близкие ему люди. Среди них – В.Н. Муромцева-Бунина, Г.В. Адамович, Г.Н. Кузнецова, Дон-Аминадо, А. Седых, В.М. Зензинов, А.В. Бахрах, Н.Я. Рощин и др.
26. Вечера И.А. Бунина в Балтийских странах в 1938 году / сост., авт. вступ. ст. С.А. Журавлев. Рига, 2003. С. 17.
27. Устами Буниных: Дневники И.А. и В.Н. Буниных и другие архивные материалы: в 2 т. / под. ред. М.Э. Грин. М., 2005. Т. 2. С. 258. [Курсив И.А. Бунина. – А.Б.].
28. Отец Т.Д. Клименко-Ратгауз – поэт-эмигрант Д.М. Ратгауз (1868–1937).
29. Последнее свидание. С. 176; Вечера И.А. Бунина в Балтийских странах в 1938 году. С. 17-18.
30. Там же.
31. Цит. по: Классик без ретуши. С. 801.
32. Сегодня вечером (Рига). 1938. Апр., 30. № 96. С. 6.
33. См.: Бунин Ив. Записная книжка // Возрождение (Париж). 1926. Янв., 23. № 235. С. 3; Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов / под общ. ред. О.Н. Михайлова. М., 2000. С. 182.
34. Сегодня вечером (Рига). 1938. Апр., 30. № 96. С. 6.
35. Цит. по: Вечера И.А. Бунина в Балтийских странах в 1938 году. С. 18.
36. Перов А.К. Указ. соч. С. 362.
37. Там же.
38. Устами Буниных. Т. 2. С. 258.
39. Сегодня (Рига). 1938. Май, 2. № 121. С. 5.
40. В планах бунинских спутников была также поездка в Елгаву: нобелевскому лауреату хотели показать знаменитый дворец, построенный Растрелли, однако эта экскурсия почему-то не состоялась.
41. Латвия присоединилась к Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений 15 мая 1937 г., Эстония – 9 июня 1928 г. Литва не присоединялась вообще.
42. Перов А.К. Указ. соч. С. 365.
43. Вечера И.А. Бунина в Балтийских странах в 1938 году. С. 18.
44. Сегодня вечером (Рига). 1938. Май, 2. № 98. С. 2.
45. Классик без ретуши. С. 801.
46. Сегодня (Рига). 1938. Май, 3. № 122. С. 6.
47. Перов А.К. Указ. соч. С. 365.
48. Вечера И.А. Бунина в Балтийских странах в 1938 году. С. 18.
49. Цит. по: Последнее свидание. С. 112.
50. Имеется в виду «Освобождение Толстого» (Париж, 1937).
51. Цит. по: Последнее свидание. С. 112. В вопросах авторского права Бунин вообще был очень щепетилен. Оно и понятно: писательский труд был для него «единственным источником существования» (Лит. наследство. М., 1973. Т. 84. Кн. 1. С. 628). Поэтому он возвращался к этой теме и в дальнейшем, в беседах уже с эстонскими журналистами.
52. Наш Даугавпилсский голос. 1938. Май, 10. № 37. С. 2.
53. Видимо, по недоразумению одна из участниц встреч с Буниным в Латвии – М.Е Фридрих, вдова этнографа и фольклориста И.Д Фридриха – сказала С.А. Журавлеву, что в Даугавпилсе Бунин провел «несколько дней» (см.: Последнее свидание. С. 175).
54. Наш Даугавпилсский голос. 1938. Май, 6. № 36. С. 2.
55. Там же. Май, 10. № 37. С. 2.
56. Там же. Май, 6. № 36. С. 2.
57. Последнее свидание. С. 175.
58. Наш Даугавпилсский голос. 1938. Май, 10. № 37. С. 2.
59. Там же.
60. Цит. по: Бабореко А.К. Бунин: Жизнеописание. М., 2004. С. 321.
61. Как сказано в том же зуровском письме к Бабореко, из-за этого Бунин не поехал в Печорский край, который в 1920–1940 гг. входил в состав Эстонской Республики: «Весна была холодная. Боялся простудить голову. Остался в Тарту» (там же).
62. В 1943-1944 гг. Бунину и В.В. Шмидт почти чудом довелось обменяться несколькими письмами (самое последнее из бунинских посланий дошло до адресата лишь в 1958 г.).
63. Устами Буниных. Т. 2. С. 293.