Languages

You are here

Рецепция творчества Н.В. Гоголя в фельетонах Ф.В. Волховского в «Сибирской газете»

Научные исследования: 
Авторы материалов: 

 

Ссылка для цитирования: Мазуров А.Е. Рецепция творчества Н.В. Гоголя в фельетонах Ф.В. Волховского в «Сибирской газете» // Медиаскоп. 2022. Вып. 1. Режим доступа: http://www.mediascope.ru/2764

DOI: 10.30547/mediascope.1.2022.6

 

© Мазуров Александр Евгеньевич

аспирант кафедры русской литературы филологического факультета Национального исследовательского Томского государственного университета (г. Томск, Россия), rumatamonteg@gmail.com

 

Аннотация

В статье1 рассматривается рецепция творчества Н.В. Гоголя в фельетонах Ф.В. Волховского в «Сибирской газете». Сказка и фантастика, типологически восходящие к Гоголю, и манера повествования являются неотъемлемой частью фельетонного мира Волховского. Опираясь на произведения Гоголя, Волховский смог создать собственный образ Сибири, который при этом не потерял своей публицистичности, а, наоборот, возвел обозначаемые проблемы до литературного обобщения.

 

Ключевые слова: Н.В. Гоголь, Ф.В. Волховский, рецепция, фельетон, «Сибирская газета»

 

Введение

Творчество Н.В. Гоголя оказало сильнейшее влияние на русскую и зарубежную литературу, и это влияние можно увидеть не только в 60 и 80 годы XIX века (Тургенев, Герцен, Некрасов, Гончаров, Салтыков-Щедрин, Чернышевский) (Гольденберг, 2007: 261; Никитина, 1978: 155–163; Саннинский, 1986: 52–61), но и в творчестве литераторов XX века (Ахматова, Булгаков, Мандельштам, Набоков, Кафка, Бродский) (Милешин, 1990: 48–54; Чеботарева, 1984: 166–176). Реминисценции и отсылки к творчеству Н.В. Гоголя исследователи находят и в произведениях современных авторов (Ащеулова, 2014: 59–67; Баль, 2014).

Ведущие дореволюционные публицисты также были хорошо знакомы с творчеством великого сатирика: ссылки и реминисценции на произведения Гоголя можно увидеть в художественно-публицистических материалах российских изданий («Искра», «Свисток», «Современник», «Колокол») (Громова (ред), 2013: 528) и сибирских газет («Восточное обозрение», «Сибирская газета») (Жилякова, 2012).

Одним из ключевых фельетонистов Сибири был поэт-народник Феликс Вадимович Волховский (1846–1914), сосланный в Сибирь в 1878 году за «хождение в народ». В Томске Ф.В. Волховский стоял у истоков первого частного издания Западной Сибири, «Сибирской газеты» (Жилякова, 2002) (1881–1886), выступал ее «негласным редактором».

Исследователи, останавливая свое внимание на художественных особенностях фельетонов Волховского, практически не затрагивали вопрос о том, какие традиции российской сатиры можно было проследить в этих произведениях (Жилякова, 2012; Жилякова, 2008; Мазуров, 2020 (а)). Чаще всего исследования представляют общий обзор творчества автора без разбора конкретных произведений (Доманский, 1978; Рощевская, 1966: 51–69; Рощевская, 1975: 84–95; Доманский, 1997: 229–233). Однако в многочисленных фельетонах Ф.В. Волховского (89 материалов) легко обнаружить параллели с произведениями Н.В. Гоголя: «Петербургские повести», «Мертвые души», «Ревизор» (в методах и приемах сатиры), «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» (в сказочности повествования, отсылках и реминисценциях). Сибирский публицист словно обращался к Н.В. Гоголю как к своему предшественнику, и неслучайно одним из самых известных псевдонимов Волховского, по сути его «литературной маской», был «Иван Брут» (Мазуров, 2020), который прямо перекликался с гоголевским «Вием». Центральными для фельетонного творчества Волховского были миргородские мотивы «существователей» и «небокоптителей», фольклорные линии из «Диканьки», которые переплетались с сибирской реальностью, мотивы противостояния человека злу и т.д.

Цель данного исследования – выявить рецепцию творчества Н.В. Гоголя в фельетонах Ф.В. Волховского периода его сотрудничества с «Сибирской газетой» (1882–1888). Для этого необходимо обозначить отсылки к творчеству Н.В. Гоголя в фельетонах Ф.В. Волховского, обозначить параллели, заимствования сатирических приемов и манеры повествования. Материалом исследования являются фельетоны Волховского, опубликованные в «Сибирской газете» в 1882–1888 годах. В работе использован нарративный метод, мотивный, интертекстуальный, сравнительный анализ.

 

Брут. «Переселение» в Сибирь

В творческом наследии Волховского, в его очерках, рассказах, публицистических выступлениях содержатся многочисленные отсылки и реминисценции к Гоголю, иногда завуалированные, иногда подчеркнуто утрированные. В фельетонах Волховский обращался к произведениям Н.В. Гоголя напрямую, и ключевой отсылкой к творчеству классика была «литературная маска» фельетониста – «Иван Брут». Этот образ был настолько важен для Волховского, что в самом первом фельетоне, подписанном этим псевдонимом, публицист довольно много места посвятил описанию биографии «Ивана Брута». Волховский акцентировал внимание читателей на том, что это не просто совпадение имен, сибирский «Иван Брут» не «однофамилец» гоголевского Хомы Брута, а его прямой родственник: отец Ивана Брута, Ничипор Брут, был внуком Тараса Брута, брата героя гоголевского «Вия»2.

Волховский подробно описывал часть биографии отца Ивана Брута, подчеркивая, что Ничипор Брут «был сподвижником Максима Зализняка и грозою всех тогдашних привилегированных панов, угнетателей чужой воли, утеснителей совести…». Необходимо подчеркнуть, что в этом «биографическом» фельетонном эпизоде Волховский следовал традиции Гоголя, связанной с его тягой к историческому осмыслению украинской истории, наполнять произведения, в том числе сказочные, историческими сюжетами (Филонов, 2014).

Историческая фигура Максима Зализняка, предводителя народно-освободительного движения во время крестьянского восстания против поляков, вводилась фельетонистом для «связки» гоголевского мира вольного казачества с миром сибирской ссылки. Известно, что участников восстания и Максима Зализняка приговорили к пожизненной работе в шахтах Нерчинска (Железняк, 1890–1907). Этот реальный факт был использован Волховским для придания достоверности биографии его фельетонного героя: вместе с Зализняком в Сибирь был «сослан» Ничипор Брут, где он и «умер», но «успел оставить потомство»3. Так «появился на свет» сибиряк Иван Брут, «потомок» борца с нечистью Хомы Брута и наследник революционности своего «отца».

Фельетон, о котором идет речь, – первый из многочисленных произведений Волховского, подписанных его псевдонимом «Иван Брут», – носил название «С новым годом!»4. Он был обозначен автором как «новогодняя сказка», но, по сути, представлял собой фантасмагорию, основанную на переосмыслении сюжета гоголевского «Вия».

В фельетоне рассказывалось, как Иван Брут в новогоднюю ночь отправился из заимки «в глухом медвежьем углу» в лес на охоту. В лесу он попал в буран, заснул и увидел целый ряд образов: старика с песочными часами и косой в руках, на лице которого написано «полное равнодушие, тупое и неумолимое», каждый шаг его оставлял след из цифр («1882», «1883»); Сибирь в образе «величественной женщины поразительной красоты», которая кормит своих детей и которую осаждают «целые легионы отвратительной, жадной нечисти». «Собственные дети завистливо устраняли своих слабейших братьев и сестер от общей матери, стараясь захватить больше, чем им было нужно. Я с ужасом видел, как один урод этого типа вырвал зубами клок живого мяса из груди матери!» – написано в фельетоне5.

Эти «легионы нечисти» вызывали в памяти читателей гоголевские образы нечистой силы, терзающей Хому Брута, и одновременно в них угадывались герои обличительных фельетонов Волховского: алчные купцы, чиновники, мещане, «грабители» и просто «безучастные» жители Сибири – «Крики, жалобы выделялись из общего гама в иные моменты; но все это покрывалось звоном падающих монет и шелестом бумажных денег – до такой степени звуки эти являлись господствующими»6. Описывая угнетаемую Сибирь, которая кормит своих детей и «грабителей», осаждающих ее, Волховский придавал гоголевским образам социальное звучание.

В отличие от своего «предшественника», Хомы Брута, который погиб в повести Гоголя, сибиряк Иван Брут не только остался жив, но и продемонстрировал готовность сопротивляться социальному злу и социальной несправедливости: «Я вскочил на ноги, прислонился спиной к дереву, чтобы обезопасить тыл и выхватил нож. В ответ на это послышался миллионоголосый, раскатистый, оглушительный хохот»7. То есть в фельетоне Волховского можно было увидеть не только перекличку с известным гоголевским сюжетом, но и его развитие и адаптацию к новым сибирским реалиям.

Кроме публикации «С новым годом!»8 к фельетонам-сказкам можно отнести еще три материала автора: «Ночь на Новый год»9, «Маскарад»10 (подписаны «Иван Брут») и «Мой тост (и сон, и быль)»11 (подписан «Фома»). Каждый из них был посвящен Новому году – празднику, который воспринимался как переходный в традиционном народном сознании. И для фельетониста был также важен этот момент перехода, который давал возможность охватить одновременно прошлое, настоящее и будущее, попытаться сделать определенные «предсказания» и предостеречь читателей от ошибок.

Для фельетонов-сказок Волховского было характерно не только общее время (конец старого года, начало нового), но и определенные повторяющиеся образы. Так, в фельетоне «Маскарад»12 вновь появлялся старик-старый год, который шел теперь не по лесу, а по залу: «нечисть» еще больше приобретала очертания людей, становясь гротескными масками, символизирующими пороки. Но изменился фельетонист и его видение ситуации. Волховский, как в свое время и Гоголь, постепенно отказался от образа рассказчика, лишенного рефлексии (подобно тому, который был представлен в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»); новая «литературная маска» стала более вдумчивой, приближенной к образу автора.

Несмотря на «сказочный дебют», «литературная маска» Ивана Брута использовалась для разговора не только на сказочные темы. Фельетонный цикл «Скромные заметки о не всегда скромных предметах» Ивана Брута13 фокусировался на злободневных общественных проблемах: в произведениях, составляющих этот цикл, шла речь о «дешевизне» человеческих жизней, поднимался крестьянский вопрос, описывалось отношение общества к корреспондентам, рассматривалось состояние медицины, осуждался произвол чиновников и т.д.

Гоголевские «этнографические» традиции прослеживались в описании ключевых персонажей фельетонов Волховского таких, как, например, Михей Михеич, для которого «иная сибирская действительность фантастичнее выдумок самого необузданного воображения»; старик Тихон Модестович, проживающий вместе с Иваном Брутом на заимке и бросающий слова: «С кем ссориться! Зачем бороться?»; сын старика Митя, который в рамках цикла видится бесстрашным парубком из гоголевских «вечеров» – простым человеком с активной жизненной позицией и стремлением к справедливости.

Таким образом, ключевым связующим звеном поэтики Н.В. Гоголя и фельетонного мира Ф.В. Волховского была «литературная маска» Ивана Брута. Напрямую обращаясь к сюжетам гоголевских «сказок», публицист получал возможность в обход цензуры освещать острые проблемы сибирской действительности. Мистические мотивы служили в фельетонах-сказках и проблемном цикле «Скромные заметки о не всегда скромных предметах» для нагнетания атмосферы, расставления акцентов и выделения типичных черт фельетонных персонажей.

 

Сказочные мотивы и реальность в фельетонах Ф.В. Волховского

Гоголевские традиции можно было проследить не только в фельетонах-сказках Волховского, но и в фельетонных циклах, основанных на документальном материале. Так, например, цикл «Письма с ярмарки» (подписан «Фома»)14 можно отнести к «репортажному» фельетонному циклу. В тексте автор делился впечатлениями от реально проходившей ярмарки, описывал увиденные им драки, передавал услышанные разговоры про убийства и воровство, подсчитывал приблизительное количество посетителей и т.д.

Несмотря на документальность фельетонов, уже в самом псевдониме Волховского можно увидеть отсылку к «Вечерам на хуторе близ Диканьки» Гоголя, а точнее, к одному из рассказчиков, представленных пасечником Рудых Панько – деду-дьяку Фоме Григорьевичу. Гоголевскому Фоме в сборниках «Вечера на хуторе близ Диканьки» принадлежат две истории, однако про «Сорочинскую ярмарку» рассказывал не он. Тем не менее Волховский использует именно этот гоголевский персонаж для описания сибирской ярмарки.

Параллель цикла «Письма с ярмарки» Волховского и «Сорочинской ярмарки» Гоголя лежит на поверхности: в этих произведениях ярмарка представлена как глобальное явление, обладающее разрушительной, деструктирующей силой.

Гоголь писал: «…народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, и кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычанье, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор»15.

У Волховского: «…сонный Ишим <…> точно волшебством превратился в шумный, кипучий, 30–ти тысячный город, полный суеты, движения и жизни, гремит музыка балаганов, клянутся и врут купцы, воют в гостинице томные арфистки, скачут власти, дурманом спаивают кабатчики и т.д., и т.д.»16.

В другие фельетоны Волховского гоголевские «фантастика» и «сказка» проникали не столь явно, но, тем не менее, они являлись неотъемлемой составляющей поэтики фельтеониста. Фельетонный мир Волховского можно условно разделить на две части: реальный мир, включающий себя сибирские города и деревни, и мир условный, в котором время и пространство сжимаются и расширяются в соответствии с задачей фельетониста. Грань мира реального и вымышленного в фельетонном творчестве Ф.В. Волховского не всегда легко проследить: часто герой погружается в сон или фантсмагорию, может переноситься в разные уголки Сибири, общаться с разными персонажами, видеть необходимые для раскрытия проблем «сцены» (Жилякова, 2008). При этом персонажи, как «дружки» и женихи из повестей Н.В. Гоголя, раскалываются на два плана – план реальный с сюжетными коллизиями и план фантастический, носящий гротескный, «травестийный» характер (Гольденберг, 2007).

Характерным примером совмещения реального и фантастического мира служит фельетон «Путешествие вглубь страны» (подписан «В тиши расцветший василек»)17. В начале повествования Волховский иронично отсылал читателей к гоголевским «Мертвым душам», усиливая сатирический посыл своего фельетона. Высказывание Н.В. Гоголя («И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «черт побери все!» — его ли душе не любить ее?») в фельетоне приобретало ироничное звучание в отношении сибирской действительности: «Люблю я, читатель, сибирскую езду, хотя не люблю сибирских дорог! Дороги эти способны вытрясти карман у мужика и душу у проезжающего»18.

Далее в фельетоне описывалось, как фельетонист, замерзнув в дороге, согласился на предложение ямщика заехать на «зимовье», где хозяин «водочку держит». Выпив большой стакан водки, «в тиши расцветший василек» в пути впадает «в тяжелое, полное фантастических грез забытье»: во сне он пробует себя в роли «горного блюстителя Федорова», погружается в мир приисковой коррупции, берет на себя командование батальоном, но, тем не менее, везде в нем узнают «Василька».

Реальность и фантастика, тесно переплетаясь друг с другом, становятся основой фельетонного мира Волховского так же, как это происходило в гоголевских повестях, а герои «отыгрывают роли», подчиняясь абсурдной реальности. Использование мотива сна позволяло сибирскому публицисту исследовать реальность: так, «В тиши расцветший василек», погружаясь в сон и «путешествуя вглубь страны»19, видел вполне реальные для Сибири явления приисковой коррупции и образы чиновников, которым важны только деньги.

В цикле «Летопись Мирного городка» (подписан «Я. Ачинский») Волховский начинал повествование с «фактов» из жизни «Мирного городка», которые многим жителями Сибири не казались фантастическими: беспорядки в гостиницах, побег арестантов, общественное собрание и др.20. Но со временем сквозь образ города читатель начинал видеть черты «уездного города N» из «Ревизора», города Глупова Салтыкова-Щедрина и «Миргорода» в сибирском варианте (Жилякова, 2008). «Уездный город N», он же Мирный городок, – напоминает гротескностью проживающих в нем персонажей и образом провинциальной безнаказанности чиновников.

«Мирный городок» Волховского, известный лишь полицейскими участками, гостиницами и золотыми вывесками ведомств, напоминал читателям и известный лишь бубликами из черного теста Миргород. И если для Гоголя Миргород стал обобщением всего украинского мира и истории, то для Волховского Мирный город – это обобщенный образ всей Сибири. 

В цикле «Сибирский музей» его автор, «Консерватор» (еще один псевдоним Волховского) оказывался в Мирном городке дважды – во время поездок на заседание филантропического общества в Черноярск. В первый раз в фельетоне просто упоминались герои параллельного цикла «Летопись мирного городка», Мирон Мироныч и Кольчега21. Во второй раз фельетонист обращался к гоголевскому сюжету из «Ревизора»: «Самое главное и новейшее событие, нарушившее обычное течение обывательских дел — было ожидание ревизора. Какой-то шутник дунул из Черноярска депешу о скором прибытии в Мирный городок ревизора <…> пошли приготовления, подчистки, воздвигались фонарные столбы <…> Наконец, в один прекрасный день раздался крик местного Добчинского: «Приехал!» «Ревизор приехал!» …»22.

Как оказалось, вместо ревизора в Мирный город прибыл ветеринарный фельдшер. Описанная ситуация дала возможность Волховскому сделать важный вывод о «живучести» гоголевского наследия: «Многие думают, что «Ревизор» Гоголя потерял уже значение, сделался анахронизмом и перешел в область преданий; где-нибудь может быть и так, но только не в Сибири»23.

Таким образом, разделение «внутреннего мира» фельетона на сказочный и документальный пласты придавало гротескный и «травестийный» характер фельетонным образам и персонажам Волховского, следовавшего гоголевской традиции. При этом условный, сказочный мир в фельетонах Волховского был полностью детерминирован задачам публицистики, сфокусирован на проблемных сторонах жизни сибиряков.

 

Образ рассказчика в творчестве Ф.В. Волховского и Н.В. Гоголя

Огромную роль в формировании поэтики фельетонов Ф.В. Волховского играли «литературные маски», которые были «привязаны» к разным псевдонимам. Этот прием расширял сатирические возможности фельетониста, увеличивал интерес к общественным проблемам, которые обсуждались в фельетонах. Некоторые из «литературных масок» имели собственную биографию, отличались от других определенными личностными качествами, вступали друг с другом в неявный диалог. На страницах «Сибирской газеты» можно было встретить следующие псевдонимы публициста: «В тиши расцветший василек», «Фома», «Иван Брут», «Я. Ачинский», «Дядя Федул», «Консерватор», «Простой смертный» (Мазуров, 2020 (б)). Это введение в текст образов рассказчиков, не совпадающих с образом автора, было общим для Гоголя и Волховского.

У Н.В. Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» рассказчиком выступал пасечник Рудой Панько, который передавал также и другие точки зрения таких персонажей, как дьяка Фому Григорьевича, панича, который разговаривает «вычурно да хитро, как в печатных книжках». В более позднем «Миргороде» голос народных рассказчиков пропадал – его место занимало более взвешенное, глубоко историчное мышление автора. По мнению исследователей, в «Миргороде» стихийный хтонический мифологизм Гоголя начинает разрушение позитивных аспектов мира и человека (Гончаров, 1997: 311).

Подобно тому, как развивались и изменялись персонажи «украинских» повестей Гоголя, переживали определенные трансформации и «литературные маски» Волховского. Первая «литературная маска» – «В тиши расцветший василек» – была поэтичной, сумбурной и фантастичной, она с метонимией, аллегорией и гротеском восходит к «Петербургским повестям» Гоголя. Затем вместе с изменением позиции автора появлялись новые «маски» – образы сибиряков, повидавших жизнь («Фома», «Иван Брут», «Дядя Федул», «Я. Ачинский»), наиболее близкие к рассказчикам Гоголя из цикла повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки». В дальнейшем, подобно тому, как происходило изменение гоголевских рассказчиков в «Миргороде», голос Волховского становился все больше приближенным к автору, аналитическим, появлялись образы рассказчиков-интеллигентов («Простой смертный», «Консерватор»).

Вместе с этим как у Гоголя, так и у Волховского менялась и общая интонация произведений. От добросердечного смеха и комедии положений в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» (у Волховского эта интонация прослеживается в фельетонах, подписанных псевдонимом «Дядя Федул», и в первых фельетонах «Ивана Брута») и выпуклых гротескных образов Петербурга (сопоставимых с работами, подписанными «В тиши расцветший василек») Гоголь дошел до осмеяния типичных недостатков, «презренного и ничтожного», что есть в обществе, в «Ревизоре» и «Мертвых душах» (у Волховского – работы, подписанные «Консерватор», «Простой смертный», последние фельетоны «Ивана Брута»).

Произведения Ф.В. Волховского, как гоголевские повести, тяготели к применению этнографических и фантастических приемов (аллегория и гротеск, метонимия). Аналогично гоголевской сатире, Волховский в своих фельетонах пытается «собрать в одну кучу все дурное в России»: чиновников, думу, купечество, коррупцию, разные явления социальной несправедливости. Фельетоны Волховского, таким образом, получаются полностью сегментированными. Так, цикл «Скромные заметки о не всегда скромных предметах» чаще всего представляет собой описание различных ситуаций, «человеческих документов» и размышлений, которые встроены в единую повествовательную канву.

Объекты сатиры в фельетонах сужаются, но, тем не менее, всегда включены в мета-объекты. Например, мета-тему «дешевизны человеческой жизни» Волхвоский раскрывает разными событиями, произошедшие в уголках Томской губернии: убийство вора, убийство поселенца в кабаке полуштофом, приглашение спившегося офицера на праздник, чтобы он «выплясывал» перед гостями24.

Проявляется сегментация, как в гоголевских «вечерах», и расставление определенных эмоциональных вкраплений, акцентов: у Гоголя – народные песни, прибаутки; у Волховского – стихотворения, баллады, всевозможные стилизации (например, объявления).

Таким образом, при рассмотрении развития литературных масок Ф.В. Волховского практически сразу обнаруживается параллель с развитием рассказчиков в произведениях Н.В. Гоголя. Для обоих авторов литературные маски служили средством «беллетризации», приукрашивания действительности и сгущения красок. Однако со временем, как и Гоголь, Волховский начал терять интерес к литературной игре, предпочитая беллетризованным фельетонам прямые публицистические выступления.

 

Выводы

Таким образом, рецепция гоголевского творчества пронизывала фельетоны Волховского, проявляясь на самых разных уровнях: сюжетном, мотивном, проблемно-тематическом. Опираясь на произведения Гоголя, на известные литературные сюжеты автор получал возможность обойти цензурные ограничения и вынести на обсуждение важные общественные проблемы. Читатели «Сибирской газеты» легко расшифровывали иносказания и замены, узнавая в воображаемых персонажах реальных действующих лиц.

Документальная основа фельетонов Волховского создавалась в результате работы с фактами, добываемыми из самых разных источников, однако затем она трансформировалась, погружалась в сказочный контекст, подвергалась беллетризации. Такие фельетоны могли вскрыть противоречивость дореволюционной сибирской действительности, указать на виновников злоупотреблений, разоблачить «носителей пороков».

Ориентируясь на произведения Н.В. Гоголя, Волховский смог создать свой собственный фельетонный мир, который не потерял публицистичности, а, наоборот, возвел исследуемые проблемы до литературного широкого обобщения. «Существователей» и «небокоптителей» Томской губернии автор ставил в один ряд с сатирическими и народными образами Гоголя, вовлекал читателей в литературную игру, которая усиливала сатирическую направленность фельетонов Волховского.

Обращаясь к гоголевской традиции, Ф.В. Волховский разделял фельетонный мир на два пласта: фантастический и действительный. Первый чаще всего открывался персонажам во время сна, он выступал как средство расставления акцентов внутри текста, поскольку позволял автору подчеркивать проблемы действительности.

«Литературные маски» Ф.В. Волховского сопоставимы по своему значению с «рассказчиками» в произведениях Н.В. Гоголя. Они служат для выявления типичных черт, выступают средством беллетризации. Однако в дальнейшем авторы отказываются от этого приема при постановке более сложных вопросов и обозначения важных общественных проблем.

Ключевой отсылкой к произведениям Н.В. Гоголя в творчестве Ф.В. Волховского является «литературная маска» Ивана Брута. Волховский в фельетонах, подписанных этим псевдонимом, обращается к мистическим и сказочным образам Гоголя, связывает судьбы знаменитого Хомы Брута из «Вия» и его сибирского «потомка».

Одно из ключевых отличий фельетонов Ф.В. Волховского от творчества Н.В. Гоголя – открытость авторской позиции. Во всех фельетонах Волховский прямо обозначал свою народническую и социалистическую позицию, не разделяя мир на картины «благостного миропорядка» и «ночного хаоса хтонической стихии» (Гончаров, 1997: 311). Особенно это было проявлено в произведениях, созданных под обличительной литературной маской «Консерватора»: Волховский обличал представителей высших сословий, власти и буржуазии, при этом богатства первых всегда противопоставлялись нищенскому существованию рабочих и простых сибиряков.

Дальнейшие исследования позволят выявить, какие достижения русской сатиры использовал в своих произведениях Ф.В. Волховский для достижения главной цели – пробуждения общественного самосознания, вовлечения сибирского читателя в круг обсуждения важных общественных проблем.

 



Примечания

  1. Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда No 22-78-10126, https://rscf.ru/project/22-78-10126/
  2. Сибирская газета. 1883. № 1 (52). С. 19–24.
  3. Там же. С. 19.
  4. Там же. С. 19–24.
  5. Там же. С. 21.
  6. Там же. С. 21.
  7. Там же. С. 24.
  8. Там же. С. 19–24.
  9. Сибирская газета. 1884. № 1 (52). С. 15–20.
  10. Сибирская газета. 1888. № 1 (56). С. 3–7.
  11. Сибирская газета. 1883. № 6 (52). С. 166–170.
  12. Сибирская газета. 1888. № 1 (56). С. 3–7.
  13. Сибирская газета. 1883. № 5, 9, 12, 16, 19, 23, 25, 28, 35, 37, 39, 42, 45.
  14. Сибирская газета. 1882. № 50, 51, 52.
  15. Н.В. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки. 1831. Режим доступа: https://rusneb.ru/catalog/010000_000060_ART-323ae9e7-d485-4f83-bef4-86a14ecb93e5/
  16. Сибирская газета. 1882. № 50 (52). С. 1302.
  17. Сибирская газета. 1882. № 47 (52). С. 1206–1211.
  18. Там же. С. 1207.
  19. Там же. С. 1206–1211.
  20. Сибирская газета. 1883. № 44 (52). С. 1126–1137.
  21. Сибирская газета. 1884. № 22 (52). С. 572–577.
  22. Сибирская газета. 1884. № 28 (52). С. 715.
  23. Сибирская газета. 1884. № 28 (52). С. 716.
  24. Сибирская газета. 1883. № 19 (52). С. 498–501.

 

Библиография

 

Ащеулова И.В. Сюжет о Гоголе и гоголевские сюжеты в современной русской литературе // Сюжетология и сюжетография. 2014. № 1. С. 59–67.

Баль В.Ю. Гоголевская традиция в контексте ветхозаветного сюжета «Исхода» в романе В. Шарова «Возвращение в Египет» // Вестник Томского гос. ун-та. Филология. 2014. № 383. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/gogolevskaya-traditsiya-v-kontekste-vethozavetnogo-syuzheta-ishoda-v-romane-v-sharova-vozvraschenie-v-egipet

Баль В.Ю. Образ Чичикова в современной русской прозе // Вестник Томского гос. ун-та. Филология. 2017. № 49. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/obraz-chichikova-v-sovremennoy-russkoy-proze

Ваулина С.С. Механизмы иронического смыслообразования в художественном тексте (на примере повестей Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки») // Научный диалог. 2019. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/mehanizmy-ironicheskogo-smysloobrazovaniya-v-hudozhestvennom-tekste-na-primere-povestey-n-v-gogolya-vechera-na-hutore-bliz-dikanki

Гольденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2007.

Гончаров С.А. Творчество Н.В. Гоголя и традиции религиозно-учительской культуры. СПб, 1997.

Доманский В.А. Сибирь в рецепции Ф.В. Волховского // Американские исследования в Сибири. 1997. Вып. 2. С. 229–233.

Доманский В.А. Ф.В. Волховский – негласный редактор «Сибирской газеты» // Русские писатели в Томске. Томск, 1996. С. 147–167.

Егорова С.О. Эсхатологические смыслы «Мертвых душ» Н.В. Гоголя // Известия Волгоградского гос. пед. ун-та. 2017. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/eshatologicheskie-smysly-mertvyh-dush-n-v-gogolya

Железняк М.И. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890–1907.

Жилякова Н.В. «Сибирская газета» (г. Томск, 1881–1888 гг.) как явление литературного регионализма: диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. 10.01.01. Томск, 2002.

Жилякова Н.В. Между литературой и журналистикой: фельетоны Ф.В. Волховского в «Сибирской газете» // Американские исследования в Сибири: материалы Всероссийской научно-практической конференции «Американские идеи и концепции в гуманитарных исследованиях ученых Сибири и преподавании в средней и высшей школе». Томск, 2008.

Жилякова Н.В. Русская классика в рецепции «Сибирской газеты» (г. Томск, 1881–1888) // Медиаскоп. 2012. Вып. 4. Режим доступа: http://www.mediascope.ru/node/1171

Журбина Е.И. Искусство фельетона. М., 1965.

Завьялова И.А. «Петербургские повести» Н.В. Гоголя: гротеск в изображении «Странного города» // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2012. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/peterburgskie-povesti-n-v-gogolya-grotesk-v-izobrazhenii-strannogo-goroda

История русской журналистики XVIII–XIX веков: учебник / под ред. Л.П. Громовой. Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013.

Комаров С.А. Фельетон: проблемы жанрового определения // Науковi записки Харювського нащонального пед. ушверситету iм. Г.С. Сковороди. 2011. С. 159–171.

Кривонос В.Ш. Мотивы художественной прозы Гоголя. Самара, 2007. С. 14–46.

Мазуров А.Е. (а) Фельетоны Ф.В. Волховского (Ивана Брута) в «Сибирской газете» // Сюжетология и сюжетография. 2020. № 2. С. 78–89.

Мазуров А.Е. (б) Литературные маски Ф.В. Волховского в «Сибирской газете» // Материалы Международного молодежного научного форума «ЛОМОНОСОВ-2020». Москва, 2020.

Милешин Ю.А. Гоголевские мотивы у Франца Кафки // Вопр. рус. лит. 1990. Вып. 1 (55). С. 48–54.

Никитина Н.С. К вопросу о гоголевских традициях в творчестве Салтыкова-Щедрина // Рус. лит. 1978. № 1. С. 155–163.

Проскурина Е.Н. Дом и дорога в поэме Гоголя «Мертвые души» // Филологический класс. 2003. № 2 (10). С. 36–40.

Рощевская Л.П. Поэт вольной печати в сибирской ссылке (к 120-летию со дня рождения Ф.В. Волховского) // Вопросы изучения и преподавания литературы. 1966. Вып. 1. С. 51–69.

Рощевская Л.П. Ф.В. Волховский – сотрудник «Сибирской газеты» // Вопросы истории и теории литературы. Научные труды Тюменского гос. университета. 1975. № 14. С. 84–95.

Саннинский Б.Я. О гоголевской традиции в раннем творчестве А.П. Чехова // А.П. Чехов: проблема жанра и стиля. Ростов-на-Дону, 1986.С. 52–61.

Северина Е.А. Фельетон как средство воздействия на общественное мнение // Вестник Московского гос. лингвистического ун-та. Гуманитарные науки. 2016. С. 79–90.

Синцова С.В. Мотив утрачиваемых мужских ценностей в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» // Ученые записки Казанского ун-та. Серия Гуманитарные науки. 2002. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/motiv-utrachivaemyh-muzhskih-tsennostey-v-poeme-n-v-gogolya-mertvye-dushi

Филонов Е.А. Между фантазией и действительностью: читатель в «Миргороде» Н.В. Гоголя // Вестник Ленинградского гос. ун-та им. А.С. Пушкина. 2014. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/mezhdu-fantaziey-i-deystvitelnostyu-chitatel-v-mirgorode-n-v-gogolya

Чеботарева В.А. О гоголевских традициях в прозе М. Булгакова // Русская литература 1984. № 1. С. 166176.