«Я журналист; мне все журнальное не чуждо»: П.А. Вяземский у истоков теории журналистики и медиакритики

“I am a Journalist; Nothing that Concerns Journalism is Alien to Me”: P.A. Vyazemsky at the Origins of Journalism Theory and Media Criticism

Прохорова Ирина Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, ieprokhorova@mail.ru

Irina E. Prokhorova
PhD, Associate Professor at the Chair of History of Russian Journalism and Literature, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, ieprokhorova@mail.ru

Аннотация

В статье полно (насколько это возможно) реконструируются представления о законах функционирования журналистики, характерные для П.А. Вяземского на протяжении 70 лет (1808−1878), с большей или меньшей активностью сотрудничавшего в периодике и стремившегося к отрефлектированному участию в ее развитии, хотя и не ставившего цель сформулировать четкую концепцию журналистской деятельности. На материале выступлений Вяземского (прежде всего 1820−1840-х гг.) показано, что его включенность в обсуждение проблем «срочной словесности», амбивалентности ее влияния на общество и желание предать гласности свои размышления на эти темы, ориентировать аудиторию на критическое восприятие прессы позволяет считать его одним из зачинателей «прамедиакритики» и «прамедиобразования».

Ключевые слова: П.А. Вяземский, история теории журналистики, проблемы развития периодической печати 1820–1840-х гг.

Abstract

The article reconstructs as fully as possible the ideas about the laws of journalism operation expressed by P.A. Vyazemsky, who for 70 years (1808 −1878) more or less actively cooperated in the periodical press thinking a lot about its development, though for various reasons he did not have a purpose to formulate a well-defined concept of journalism. In a case study of Vyazemsky’s speeches (first and foremost, those of the 1820s − 1840s), the article shows that his involvement in the discussion of the problems of journalism and of the ambivalence of its impact on society as well as his desire to make public his reflections on these topics and foster in the audience a critical attitude to the press enable one to consider Pyotr A. Vyazemsky as one of the pioneers of "pramediacriticism" and "pramediaeducation".

Key words: P.A. Vyazemsky, history of journalism theory, problems in the development of the periodical press in the 1820s −1840s.

Вынесенные в заголовок слова П.А. Вяземского «Я журналист; мне все журнальное не чуждо»¹ впервые появились в его статье 1827 г. в популярном тогда журнале «Московский телеграф». Несмотря на то что автор сразу подчеркнул литературно-игровую форму своего журналистского заявления, пародировавшего известный афоризм Теренция «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», оно представляется принципиально важным, т.к. оно свидетельствует об особом отношении Вяземского к профессии журналиста. Действительно, Вяземский не просто дилетантски интересовался периодической печатью и сотрудничал в ней от случая к случаю в качестве любителя. За почти 70 лет (1808–1878) он зарекомендовал себя как талантливый, заинтересованный, в определенные периоды весьма активный и во многих отношениях успешный деятель журналистики, что, в частности, подтверждается оценками этой стороны его творчества современниками и проявляется в его самооценках². Но главное для нас то, что, судя по опубликованным и до сих пор не изданным его сочинениям, только вводимым в научный оборот, он постоянно стремился к отрефлектированному участию в развитии «срочной словесности».

 На протяжении всей своей долгой творческой жизни, но особенно в 1820−1840-х гг. Вяземский много и содержательно писал о журналистике и ее деятелях, довольно активно публикуя написанное в прессе. Его статьи, иногда так и озаглавленные – «Журналистика», выходили главным образом в отделах литературной критики, что закономерно для эпохи, когда журналистика воспринималась как неотъемлемая часть литературы (само понятие «литература» толковалось очень широко). Но с точки зрения современного исследователя, подобные выступления Вяземского явно относятся не просто к литературной критике, а к особой сфере творчества, в которой пересекаются интересы и методы деятельности литературных критиков и журналистов широкого профиля и назначение которой − способствовать самосознанию и самоконтролю журналистики. Предавая гласности свои суждения о предмете и функциях периодической печати, достижениях и провалах в этой области, их причинах и последствиях, стремясь познакомить с ними возможно более широкую читательскую аудиторию, Вяземский участвовал в подготовке общества к критическому восприятию журналистики и − в перспективе − к сознательному взаимодействию с ней. Сегодня эти сферы деятельности принято называть соответственно «медиакритикой» и «медиаобразованием», так что представляется правомерным говорить о причастности Вяземского к их становлению – к своего рода «прамедиакритике» и «прамедиаобразованию» − и вести исследование в этом направлении, по сути, на стыке истории и теории журналистики. Разумеется, такое исследование должно учитывать сделанное предшественниками, в первую очередь в изучении литературно-критической деятельности Вяземского³, и развивать подходы, заложенные в работах, посвященных истории теории журналистики⁴.

Рефлектируя на темы настоящего и прошлого (прежде всего «блестящего века» Екатерины II) журналистики в России и за рубежом (в основном во Франции⁵), Вяземский опирался на глубоко усвоенные им идейные традиции французского Просвещения XVIII в., выдвинувшего, как известно, лозунг «мнения правят миром». Начиная с самых первых заметок и статей (Вяземский дебютировал в печати в 1808 г. в «Вестнике Европы» В.А. Жуковского) он ставил вопрос о высоком социокультурном назначении и соответствующих возможностях журналистики, определяющих и требования к ней⁶. Вместе с тем Вяземский достаточно рано осознал, что созидательное, социально-стабилизирующее и культуроформирующее (если использовать терминологию современной теории журналистики⁷) воздействие периодики на аудиторию усиливается, иногда переплетаясь с прямо противоположными, разрушительными тенденциями, что развитие журналистики для человечества одновременно и благо и зло⁸.

Бесспорно, в первой трети XIX в. Вяземский был далеко не одинок в серьезных размышлениях о журналистике как особом социальном институте и профессии. Нельзя не заметить множества перекличек между его оценками миссии журналистики и опасностей, которые она несет обществу, и высказываниями на эту тему, например, таких великих писателей, как А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, и влиятельных журналистов, критиков, как, например, В.Г. Белинский. При этом нередко Вяземский опережал сотоварищей по литературно-журнальному цеху в суждениях о тех или иных явлениях и тенденциях в журналистике, как позитивных, так и негативных, опасных и для нее самой, и для общества в целом.

Однако он не был склонен реагировать на негативные тенденции в «срочной словесности» путем максимального дистанцирования от нее, в отличие, например, от Гоголя, который со второй половины 1830-х гг. придерживался преимущественно такой авторской стратегии. Объясняется это, видимо, не только особенностями мировоззрения Вяземского в целом, его просветительской, рационалистической и отчасти прагматической «закваской», но и осознанием им своей глубинной профессиональной связи с журналистикой, что выразилось и в процитированном выше полушутливом признании: «Я журналист».

Тем интереснее анализ высказываний Вяземского о неоднозначной социокультурной роли журналистики как важнейшей части его концепции «качественной коммуникации» (если вновь воспользоваться современной терминологией), которая, со временем эволюционируя, в основе своей, однако, оставалась неизменной. В данной статье мы подробнее остановимся на суждениях Вяземского 1820−1840-х гг. относительно возрастания и усложнения роли журналистики в мире и формирования нового «журнализма» как особого рода творческой деятельности.

Вяземский ясно осознает историческую закономерность преимущественного развития журналистики в современную ему эпоху. В этом отношении очень показательна развернутая рецензия «Новая поэма Э. Кине», опубликованная во втором томе пушкинского «Современника» (1836), в подготовке которого роль Вяземского весьма значительна. В статье подчеркивалось, что век нынешний «допытлив, исследователен», это «век практического просвещения». Зарождение новых тенденций в умонастроениях эпохи автор «Современника» связывает с такими сочинениями, как «“Опыт о нравах народов” Вольтера, “Записки” герцога Сен-Симона, “Изыскания о свойствах и причинах богатства народов” Адама Смита, политические эпиграммы Талейрана». Показательна сама подборка произведений, которые объединяют острота поставленных философских, исторических, экономических и политических проблем, яркая публицистичность стиля, откровенность суждений. По Вяземскому, после знакомства общества с подобными сочинениями никакая эпопея, никакое «эпическое суеверие» не может «устоять в Европе». Наступает время «стоглазой, сторучной журналистики, которая лежит на пороге храма славы, “чудовище обло-озорно, огромно, стозевно и лаяй!..”»⁹.

Любопытно, что, определяя ситуацию смены «веков», Вяземский упоминает только пространство Европы (что вполне оправданно в рецензии на поэму, увидевшую свет именно там). Но то, что сразу за этим упоминанием следовала цитата (пусть в несколько измененном варианте) из русского литератора В.К. Тредиаковского, а главное – то, что тогда «либералист» Вяземский неизменно хотел видеть свое Отечество частью Европы, позволяет применить его характеристику меняющегося литературного пространства и к России.

Еще в 1820 г. Вяземский констатировал: «<…> мы живем в век брошюр и листков публичных»¹⁰. Он довольно точно объяснил это тем, что время как будто сжимается: «В старое время на просторе писали на пергаменте и о мелочах; в наше – едва успевают на летучих листках писать о происшествиях важнейших»¹¹. Запросам «века нынешнего» соответствует периодика, обладающая рядом специфических черт. Вяземский анализировал их в разных фрагментах своих статей и писем, не претендуя на выстраивание четкой системы дефиниций. Тем не менее в его высказываниях можно выявить указание на два основных природных качества журналистики, позволяющих ей отвечать потребностям времени, − оперативность и событийно-новостную насыщенность текстов (говоря сегодняшним языком − фактуальность).

Причем Вяземскому удалось заметить и проблему сложности соотношения принципов фактуальности и объективности в журналистской презентации действительности. Попытка автора достичь объективности за счет максимального насыщения текста фактическим материалом, реализуя свою «фанатическую любовь к истине» (по меткому слову Вяземского в упоминавшейся выше статье «Новая поэма Э. Кине»), закономерно приводит к противоположным результатам. Ведь верность отражения действительности не гарантируется одним отказом рассматривать мир через «увеличительное и разноцветное стекло преданий». Конечно, смена оптик покончит с «эпическим суеверием», лишит события и лица легендарности и поэтической условности. Но использование лишь «микроскопов», которые «на белой, пухлой руке красавицы найдут тысячи рытвин и бородавок и в розе мириады отвратительных чудовищ»¹², тоже не позволит журналисту представить аудитории адекватную, действительно объективную картину мира.

Рассматривая причины и следствия ускоренного развития периодики в ХIХ в., Вяземский обратил внимание на факторы, особенно благоприятные для газетного дела. Он справедливо связал рост популярности газет с запросами менявшейся читательской аудитории, довольно быстро росшей в количественном, но не в качественном отношении. Закономерным результатом этого становилась «массовизация» журналистики с типичными для этого явления негативными тенденциями. Увеличивающаяся аудитория (чаще всего за счет представителей малообразованной публики, хотя не только) предпочитала книге и даже журналу, требовавшим серьезного (а для многих тогда – библиотечного) чтения, газету. Ведь она позволяла быстрее и без особых усилий знакомиться с новостями. Как остроумно писал Вяземский в статье «Поживки французских журналов в 1827 году», газетная «пища-скороспелка» («ежедневник» автор сравнивал с обязательным утренним «яйцом всмятку») теперь служила для многих «достаточным дневным продовольствием»¹³. Ведущий автор журнала «Московский телеграф», зафиксировав подобное явление уже в конце 1820-х гг., хотя пока только на европейском материале, иронизировал над добровольной «диетой» читателей, причем независимо от их звания и возраста. Стоит заметить, что русский журналист критиковал именно газетную «диету» − самоограничение читателей только одним типом периодики, а не выступал против этого типа издания как такового.

Не вызвала сочувствия Вяземского и позднее, в середине 1830-х − 1840-е гг., обозначившаяся (главным образом в России) тенденция в сфере читательских и издательских приоритетов − предпочтение «толстого» журнала. «Толстеющие» журналы критик назвал «чемоданами, набитыми <…> каким-то снежным песком», как улицы зимнего Петербурга, по которым невозможно ездить на тонущих в этой массе лошадях¹⁴. С его точки зрения, такие журналы достигали объема книжного типа издания в основном благодаря балласту – многословным поверхностным публикациям. Установка на развитие именно этого типа периодики, по Вяземскому, путь тупиковый.

Такую позицию, думается, можно объяснить двумя причинами. С одной стороны, она связана с тем, кто и как развивал русский «толстый» журнал. Ведь наибольшего успеха здесь добивались чуждые Вяземскому силы: сначала представитель «торгового направления», О.И. Сенковский, с «Библиотекой для чтения», потом ориентированный на демократические (иногда радикально-демократические) ценности «лагерь» В.Г. Белинского, «Отечественных записок» и «Современника». Последнее стало совершенно очевидно к 1847 г., когда сам Вяземский явно эволюционировал в сторону консервативных ценностей и когда были написаны процитированные выше язвительные строки.

С другой стороны, в неприятии всеядного «толстого» журнала, пытающегося подменить собой всю литературу, отразились и неизменные представления Вяземского о требованиях к периодике и ее месте в мире печати в целом. Один из создателей «Московского телеграфа» (первого русского энциклопедического, хотя еще не «толстого» журнала), он прекрасно осознавал, что журналы «века нынешнего» способны и должны вбирать в себя многообразие тем и жанров. Однако он всегда помнил и о значимости книги как особого типа издания (что не мешало ему строго судить отечественную практику книгоиздания¹⁵), и о принципе «разделения труда» между нею и журналом. Соответственно он не стал сторонником исключительной журнализации литературы, которая в 1840-е гг. многими начала восприниматься как непременный мейнстрим в развитии словесности. Периодике же, с его точки зрения, необходимо было максимально сохранять свое коренное отличие от книги − отличие «ходячей», «ручной монеты», которая в обращении имеет бóльшую «удобность и скорость»¹⁶. Гораздо менее, чем другим видам журналистики, эти качества были присущи «толстому» журналу − это тоже, очевидно, настораживало Вяземского, наблюдавшего его доминирующее развитие в России.

 Вообще предметом, который «подлежит ведомству журнальному», Вяземский считал «все, что в глазах публики кипит жизнью минуты», «злобой дня» и, следовательно, должно быть ей по возможности оперативно сообщено¹⁷. Отсюда и повышенное внимание критика к способности журналистов ориентироваться в сфере актуального, злободневного, даже минутного, выбирая из нее самое характерное, важное для читателя. В процитированной выше программной статье Вяземского для «Московского телеграфа» (правда, по иронии судьбы увидевшей свет с годовым опозданием) подчеркивалось, что русские журналисты, в отличие от французских, недостаточно следуют «le Dieu l’a propos» («богу кстати»), что «у них присутствующие и настоящее всегда в неявке»¹⁸. За этот грех, например, в 1820–1830-х гг., критик часто упрекал редакторов ведущих тогда русских журналов − М.Т. Каченовского, Н.И. Греча, А.Ф. Воейкова, М.Г. Павлова. Конечно, Вяземский связывал служение «богу кстати» с успешным функционированием не только «срочной», но всей современной ему словесности, ссылаясь на афоризм популярного тогда французского публициста Прадта: «Быстро, кстати и сильно – вот новое правило трех единств»¹⁹. И все же в первую очередь актуальность содержания провозглашалась критерием оценки именно журналистики, которая обязана «кормить» свою аудиторию не «сухарями», а «хлебом насущным»²⁰. Неспособность или нежелание писать «о животрепещущем, имеющем интерес момента» («objets palpitants de l'interet du moment», по выражению другого французского писателя − Ривароля), Вяземский справедливо полагал нарушением основного «правила, которому должен следовать журналист»²¹. Публично требуя от периодики и ее сотрудников «новизны», «живости», «движения», «теплоты», даже «жара»²², критик соответствующим образом настраивал и своих читателей.

Критерии оценки периодических изданий и их участников, очевидно, четко соотносились Вяземским и с его пониманием психологии журналистского творчества, природы этой профессии. Большой интерес здесь представляет письмо Вяземского А.И. Тургеневу (1833), в котором, между прочим, декларировалось: «В летах молодости и мы должны иметь жар, запальчивость, резкость, односторонность, исключительность газеты; в летах опыта – хладнокровие, самопознание, суд, но и бесстрастность истории. В том и в другом случае есть истина, но она различно выражается»²³. Автор письма остроумно сопоставлял горячее юношеское мировосприятие с мышлением журналиста и противопоставлял их терпимости и отстраненной трезвости суждений зрелого человека, которому уподоблялся историк. Причем важно указание, что противопоставляются эти модели мировосприятия и творчества лишь в типологическом, не аксиологическом отношении.

Журналист и историк, по Вяземскому, в идеале заняты общим делом – исследованием и описанием действительности; объединяет их и стремление к истине. Однако и различия между ними существенны. Во-первых, предмет журналиста, особенно газетчика, – современность в ее постоянной изменчивости и живой импульсивности, многообразии и пестроте, причем даже о прошлом журналист пишет прежде всего ради современности. Предмет же историка – собственно прошлое, «совершившееся»²⁴, которое для него самоценно. Если в поле зрения историка и попадает настоящее, то в его наиболее существенных, системообразующих проявлениях, выделение которых все равно требует некоторой временной дистанции и академической глубины исследования. Во-вторых, журналистский анализ – анализ современника событий, так или иначе в них включенного и соответственно эмоционального, допускающего «односторонность», обращающегося к подвижному общественному мнению. Тогда как историк призван иметь дело, как сказали бы сегодня, с фундаментальными мировоззренческими основами сознания своей аудитории. Если для истории необходима «бесстрастность», то для журналистики она, как и холодная умозрительность, губительна.

В этой связи любопытны размышления Вяземского в статье 1827 г. о современных русских альманахах и неуместности там жанра политических обозрений. Он объяснял это неразвитостью в тогдашней России «языка политического» как «истинного языка публициста», причем понятие «публицист» в данном случае отделялось им от понятия «газетчик»²⁵. Вяземский утверждал: «Есть время для летописей, которые ныне называются газетами: будет время для истории. Современники могут быть только рукописными летописцами или печатными газетчиками»²⁶. Так он публично заявил об отличиях социокультурной роли журналиста, способного пока стать лишь газетным «летописцем», фиксирующим современные политические события, от роли историка современной политики, в данном случае обусловив это особенностями исторической – языковой − ситуации в России.

Вместе с тем надо иметь в виду, что данное скептическое суждение Вяземского появилось в контексте оценки им конкретного журналистского выступления-обозрения В.В. Измайлова, который в своем альманахе «Литературный музеум» в верноподданническом духе подвел итоги первой четверти XIX в. Категоричность декларации о невозможности в России написать журнальное политическое «обозрение современных событий» так, чтобы оно не служило «просто цветистой амплификацией современных газет»²⁷, очевидно, во многом предопределена оценкой Вяземским общего положения отечественной периодики в постдекабристские годы. В условиях, когда печать была наглухо лишена свободы анализировать современную политическую жизнь, либерально настроенный критик «Московского телеграфа» предпочитал полный отказ от политических обозрений в журналистике. Но это, заметим, не означало отказа от политической аналитической публицистики в принципе, безотносительно к исторической ситуации²⁸.

Недаром Вяземский неоднократно и до, и после рассмотренной декларации высказывался в пользу политической журналистики. Как уже отмечалось выше, в статье «по поводу предполагаемого Арзамасского журнала» он изложил умеренно-либеральную, но весьма перспективную программу отдела Политики в этом издании, очевидно, развивая традиции «Вестника Европы» Н.М. Карамзина. Ставилась задача пропагандировать «полезнейшие меры, принятые чуждыми правительствами, для достижения великой цели − силы и благоденствия народов» и, наконец, «сделать в Китайской стене, отделяющей нас от Европы», отверстие для «луча солнца» просвещения²⁹. В апреле 1820 г. Вяземский сообщал А.С. Пушкину: «Пока у нас не будет журнала с нравственной и политической целию, писать весело нельзя» − можно лишь «играть в слова»³⁰. Экспрессивное определение «писать весело» в устах продолжавшего ощущать себя арзамасцем Вяземского явно означало писать свободно, остроумно и глубоко. К признанию возможностей политической публицистики в пространстве журналистики подталкивал и пример Европы, где, по Вяземскому, «политика все завоевала»: «во Франции не печатается двух страниц о чем бы ни было без признания хартии, упрека министерству и т.д.»³¹. Пережив потрясения 1825 г., откликаясь на новые вызовы времени, как Вяземский понимал их в начале 1830-х гг., он вернулся к поискам адекватных форм политической журналистики в России. Видимо, справедлива датировка 1833 г. его проекта издавать в сотрудничестве с правительством «журнал политический, административный, литературный, образовательный по всем частям, входящим в состав истинной государственной образованности». По Вяземскому, такое издание призвано было, с одной стороны, стать «не только отголоском, но и указателем правительства», с другой – приучать общество «к умеренному и полезному исследованию» современности³².

Так что оптимальное функционирование журналистики для Вяземского всегда предполагало одновременно эмоциональное и серьезное исследование актуального во всем многообразии его проявлений. Соответственно руководителям изданий надо было остерегаться еще одной опасности − участи простых «компиляторов текущих безделок»³³ − и не превращать свои органы печати в «сборники и коробки с иноземным товаром и кое-какими крохами домашнего изделия»³⁴ или «школьные архивы ученических опытов»³⁵. Каждому периодическому изданию, как отмечено в письме Тургеневу в январе 1821 г., «дóлжно иметь свою физиономию, свой взгляд, свой дух»³⁶, то есть свою позицию. Эти принципиальные положения Вяземский пытался донести до широкой аудитории, но встречал сопротивление цензуры, очевидно считавшей недопустимым саму постановку вопроса о «своей» позиции в русских журналах и газетах. Так, не был разрешен к печати фрагмент статьи о Дмитриеве, в котором Вяземский писал, что «журнал, чтобы истинно быть журналом, должен иметь свой решительный цвет, голос, свое исповедание, свое постоянное направление и не быть, по выражению поэта, без образа в лице [курсив Вяземского. – И.П.]»³⁷.

Вместе с тем справедливое указание на необходимость «постоянного направления» в периодическом издании при неумелой его реализации могло обернуться тем, что издание попросту закрывалось для отличных от редакционных точек зрения. Очевидно, осознав это, Вяземский уточнил требование: «Журнал должен иметь свою шерсть одноцветную, а не шахматно-пегую, по выражению Боброва; или, по крайней мере, содержать оговорки издателей, когда в присланных статьях, в прочем хороших, находятся нападки на здравую сторону»³⁸. Идея редакционных примечаний, «оговорок», при выдержанности общего направления, насколько нам удалось выяснить, была высказана Вяземским одним из первых в русской журналистике. И, заметим, она оказалась весьма продуктивной в дальнейшей истории отечественной журналистики, когда принципы плюрализма и толерантности стали усваиваться русским обществом, хотя сам Вяземский в поздние годы не вполне их разделял.

Одним из первых в отечественной печати Вяземский четко обозначил и двуединую цель журналистики, проявляющуюся одновременно в выражении и в формировании общественного мнения. В упоминавшейся статье о Дмитриеве артикулировалась задача «оглашения» общественного мнения периодикой, причем само общественное мнение провозглашалось «непогрешительным ареопагом»³⁹. Формулируя в статье «Журналистика» (1827) предназначение журналов, Вяземский писал, что в первую очередь они должны быть «отголоском мнений и понятий людей, имеющих мнения и понятия, свидетельствами настоящего и указателями в будущем к цели усовершенствования, к коей стремится ум человеческий на всех поприщах, открытых перед ним»⁴⁰. Как видим, «выражение характера и мнений народа»⁴¹ в издании, организованном должным образом, понималось им как выражение позиции именно просвещенной части общества, а не «некоторых темных закоулков его», чему служит «рыночная» печать⁴².

В разрабатывавшихся Вяземским программах периодических изданий и в выступлениях его как зачинателя «прамедиакритики» нередко использовалась формула «действовать на общее мнение, исправлять его»⁴³. Впервые она появляется еще в середине 1810-х гг. в «Моем сне о русском журнале» применительно к проектируемому журналу карамзинистов, будущих «арзамасцев». Позднее, когда Александр I в 1818 г. участвовал в открытии польского Сейма, конституционалистски настроенный Вяземский считал первейшей обязанностью журналистов «навести» общее мнение «на правильное созерцание государя в Варшаве среди представителей народных, беседующего с ними о благах общественных и требующего от них не безмолвного, не рабского повиновения, но советов и послушности обдуманной и собственною их пользою предписанной»⁴⁴. Высказывалась Вяземским и мысль, что успех воздействия печатного органа и/или конкретного журналиста на сознание аудитории зависит от того, насколько их позиция созвучна умонастроениям общества. Рассуждая о возможностях периодики формировать общественное мнение, Вяземский писал во время революционных событий во Франции 1830 г.: «Разве одна оппозиция выдает журналы? И министерство имеет свои. Если оппозиционные более действуют на мнение, то доказательство неопровергаемое, что министерство не симпатизирует с мнением»⁴⁵.

Способность периодики влиять на «общее мнение» выдвигается как важнейший критерий ее оценки⁴⁶. Показательно, что за невнимание к этому критерию Вяземский упрекает «Историческое и критическое обозрение российских журналов» А.Ф. Воейкова, появившееся в 1821 г. в «Сыне Отечества»⁴⁷. Сопоставляя же по этому критерию два типа издания – журнал и альманах (газете места в сравнении вообще не нашлось, видимо, слишком слабо был развит этот тип издания в годы создания «рейтинга») – Вяземский ожидаемо отдает предпочтение журналу. Ведь по сравнению с альманахами и сборниками журналы быстрее «захватывают внимание» большего количества читателей, от «простого любопытства» приходящих «со временем» к тому, что начинают «слушаться» журналиста, который «учит, забавляет, проповедует, смеется и смешит, укоряет и приговором своим оправдывает и казнит»⁴⁸. Закономерно поэтому, что Вяземский неустанно повторял тезис о пользе журналов – и в серьезных декларациях, и в шутливых стихах: «Дай бог поболее журналов, // Плодят читателей они… // Где грамота – там просвещенье, // Где просвещенье – там добро» («На новый 1828 год»).

Особо отметим, что происхождение и назначение прессы Вяземский неизменно связывал с обеспечением гласности в жизни общества. Гласность понималась им как возможность знакомить «нас с самими собою» во всем многообразии лиц, событий, явлений, мнений⁴⁹, а следовательно, и «связывать» воедино раскинувшуюся на огромных пространствах страну. Еще в начале 1820-х гг. он советовал «Сыну Отечества» «завести переписку с губерниями», ведь «у нас только родственные связи в России: нужно связать и гражданственные от Амура до Невы»⁵⁰. Вяземский вполне осознавал перспективы периодики как средства массовой коммуникации (если использовать сегодняшнюю терминологию) и связывал их с задачами консолидации общества.

Вяземского возмущало недоверие правительства к любым, даже весьма «благонамеренным», попыткам периодики информировать сограждан о жизни страны. При этом вопрос ставился им не только в плане недопустимости ограничения права общества на доступ к информации, но и связанных с отсутствием гласности угроз для самого правительства. «У нас гласность во всем и везде – какое-то пугалище», в то время как именно неизвестность «не только в глуши, но и в столичных английских клубах порождает ложные и нелепые слухи»⁵¹, которые гораздо опаснее для власти.

Разумеется, Вяземского волновал вопрос и о праве распространения информации и высказывания мнений представителями различных литературных и общественных сил, о равенстве возможностей для гласной полемики⁵². Он всегда протестовал против монополизации печатного дела, хотя акценты в его позиции менялись. Во второй половине 1820−1830-х гг. он всеми доступными и допустимыми, с его точки зрения, средствами вместе с единомышленниками вел борьбу с «журнальным откупом, снятым Гречем и Булгариным»⁵³. Позднее, находясь на государственной службе, Вяземский все больше рассматривал проблему концентрации журнально-издательских проектов в руках ограниченного круга лиц как чиновник, позиционирующий себя, по крайней мере в официальных документах, своего рода судьей «над схваткой». В Записке Вяземского о цензуре 1848 г., отчасти развивавшей идеи его меморандума «О безмолвии русской печати» и процитированных выше заметок 1833 г., подчеркивалось, что «вредна монополия журналов, предоставленная некоторым лицам». Ведь она дает этим «журналам и журналистам вес и значение в обществе, которое им иметь не следует». Да и вообще «чем будет более журналов, тем влияние будет раздробленнее и равновеснее», а общество стабильнее⁵⁴.

Одной из важнейших сфер жизни, которую с помощью журналистики следовало предать гласности, Вяземский считал деятельность властных структур. Так обосновывается польза «журнала честного жандармства <…>, из коего правительство узнавало бы, что у него дома делается», и, соответственно, «корреспондентов честных» на местах. По Вяземскому, бесспорна польза данного рода журналистики, у истоков которого в России стояли в ХVIII в. «Живописец» Н.И. Новикова и «предполагаемый» журнал Д.И. Фонвизина «Друг честных людей, или Стародум», и который получил известное развитие в деятельности Н.А. Полевого уже во второй половине 1820-х гг.⁵⁵ Конечно, ориентировался здесь Вяземский и на опыт подобных изданий за рубежом (например французская Bibliotheque historique⁵⁶), с их умением и возможностями предавать «костру общего мнения» всяческие «бесстыдства» власть имущих⁵⁷.

Вообще в российской действительности, по Вяземскому, «гласность такое добро, что и полугласность божий свет»⁵⁸. К любому проявлению гласности в периодике он призывал относиться уважительно и вместе с тем ответственно и осторожно. Ведь в противном случае, по меткому определению критика, «журналистика выходит бедовое дитя гласности»⁵⁹.

Так, в размышлениях о журналистике как социальном институте и как профессии, о ее предмете и назначении, функциях и принципах, перспективах и опасностях ее развития Вяземский выходил на неизменно актуальные проблемы политики, этики, философии жизни и творчества, часто «больные» вопросы, особенно трудно решаемые в России. На протяжении 70-летней творческой жизни его позиция по многим из них, разумеется, эволюционировала и не всегда ему удавалось сохранять объективность и взвешенность в оценках различных явлений и процессов в также менявшейся со временем периодической печати. Однако большинство суждений Вяземского на темы журналистики, высказанные в печати или частных письмах в разные годы, показывают неизменно заинтересованное, отрефлектированное, множеством нитей связанное с усвоенными в молодости либерально-просветительскими ценностями отношение ко «всему журнальному», которое он в той или иной мере пытался донести и до аудитории современной ему журналистики. Все это и позволило Вяземскому сказать значимое слово не только в истории русской периодики, но и в истории теории журналистики, а также в тех областях деятельности, которые правомерно назвать «прамедиакритикой» и «прамедиаобразованием».

1. Цит. по: Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 94. (Tsit. po: Vyazemskiy P.A. Estetika i kritika. Moskva, 1984. S. 94.)
2. В «Автобиографическом введении», написанном Вяземским к изданию его полного собрания сочинений незадолго до смерти, отмечалось: «Журнальная деятельность была по мне. Пушкин и Мицкевич уверяли, что я рожден памфлетером, открылось бы только поприще» (Вяземский П.А. Соч.: в 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 270). (Vyazemskiy P.A. Soch.: v 2 t. Moskva, 1982. T. 2. S. 270.)
3. Среди значительной «литературы вопроса» наибольший интерес для нашей темы представляют уже давнишняя монография Гиллельсона М.И. «П.А. Вяземский. Жизнь и творчество» (Л., 1969) и развернутая вступительная статья Л.В. Дерюгиной к цитированной выше книге (Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 7–42.). (Gillel'son M.I. P.A. Vyazemskiy. Zhizn' i tvorchestvo. Leningrad, 1969; Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 7–42.)
4. В этой связи стоит выделить тоже давнишнюю монографию Станько А.И.  «Становление теоретических знаний о периодической печати в России (XVIII в. – 60-е гг. XIX в.)» (Ростов на/Д., 1986) и параграфы, написанные этим же исследователем в учебнике «История русской журналистики XVIII-XIX веков» (3-е изд. СПб, 2013). (Stan'ko A.I. Stanovlenie teoreticheskikh znaniy o periodicheskoy pechati v Rossii (XVIII v. – 60-e gg. XIX v.). Rostov n/D., 1986; Stan'ko A.I. Istoriya russkoy zhurnalistiki XVIII-XIX vekov. 3-e izd. Sankt-Peterburg, 2013.)
5. Вяземский был уверен, что «парижские листы суть насущный хлеб большей части читателей нашего поколения» (Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 90.). (Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 90.)
6. Симптоматично, что среди первых созданных дебютантом Вяземским текстов была рецензия «Нечто о 22 номере “Вестника Европы” за 1808 год». См. об этом подр.:  Прохорова И.Е. П.А.Вяземский: первые шаги литератора – публициста // Филоло­гические науки. 1999. № 1. С. 65–70.). (Sm. ob etom podr.: Prokhorova I.E. P.A.Vyazemskiy: pervye shagi literatora – publitsista // Filologicheskie nauki. 1999. № 1. S. 65–70.) А уже в 1817 г. Вяземский подробно высказался по поводу проекта издания журнала обществом «Арзамас», который должен был похитить «влияние на публику», развивая традиции периодических изданий Новикова и Карамзина и включая отделы «Нравы, Словесность и Политика», «соединить» в себе «силу разрушающую и созидательную», ведя «войну непримиримую предрассудкам, порокам и нелепостям» в литературе и обществе. См. подр.: Прохорова И.Е. Публицистика П.А. Вяземского и литературно-общественная борьба сер. 1810-х годов (к вопросу об «арзамасском либерализме») // Проблемы массовой коммуникации на рубеже тысячелетий. Воронеж, 2003. С. 199−203.). (Prokhorova I.E. Publitsistika P.A.Vyazemskogo i literaturno-obshchestvennaya bor'ba ser. 1810-kh godov (k voprosu ob «arzamasskom liberalizme») // Problemy massovoy kommunikatsii na rubezhe tysyacheletiy. Voronezh, 2003. S. 199−203.)
7. См., напр.: Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики. М., 2011. С. 57–86; Ахмадулин Е.В. Основы теории журналистики. М.; Ростов н/Д., 2008. С. 211−241 и др.(Sm., napr.: Prokhorov E.P. Vvedenie v teoriyu zhurnalistiki. Moskva, 2011. S. 57–86; Akhmadulin E.V. Osnovy teorii zhurnalistiki. Moskva; Rostov n/D., 2008. S. 211−241.)
8. Конечно, такая неоднозначная оценка журналистики давалась в XIX в. не только Вяземским. Еще четче она прозвучала в заголовке одной из статей И.С. Аксакова, правда, написанной уже после смерти Вяземского: «Не есть ли вредная сторона печати необходимое зло [курсив наш. – И.П.], которое приходится терпеть ради ее полезной стороны?» (Русь. 1882. № 36. С. 1–4.). (Aksakov I.S. Ne est' li vrednaya storona pechati neobkhodimoe zlo, kotoroe prikhoditsya terpet' radi ee poleznoy storony? // Rus'. 1882. № 36. S. 1–4.)
9. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 130. (Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 130.)
10. Письмо П.А. Вяземского И.И. Дмитриеву от 24 апр. 1820 г. // Русский архив (далее РА). 1866. Стб. 1702. (Pis'mo P.A. Vyazemskogo I.I. Dmitrievu ot 24 apr. 1820 g. // Russkiy arkhiv. 1866. Stb. 1702.)
11. Там же. (Tam zhe.)
12. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 130. (Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 130.)
13. Там же. С. 90-91. (Tam zhe. S. 90-91.)
14. Письмо П.А. Вяземского П.И. Полетике от 5 янв. 1847 г. // Из собрания автографов Император. публич. б-ки. СПб, 1898. С. 121-122. (Pis'mo P.A.Vyazemskogo P.I. Poletike ot 5 yanv. 1847 g. // Iz sobraniya avtografov Imperator. publich. b-ki. Sankt-Peterburg, 1898. S. 121-122.)
15. См., напр.: Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. СПб, 1878. Т. 2. С. 10. (Sm., napr.: Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. soch.: v 12 t. Sankt-Peterburg, 1878. T. 2. S. 10.)
16. Вяземский П.А. Соч.: в 2 т. С. 318. (Vyazemskiy P.A. Soch.: v 2 t. S. 318.). Эти суждения высказаны Вяземским в не пропущенном цензурой отрывке статьи «Известия о жизни и стихотворениях И.И. Дмитриева» (1822-1823). Насколько неслучайны эти высказывания Вяземского, показывает то, что созвучные им размышления о «ходячей монете» в литературе вошли в полемические «Замечания на “Краткое обозрение русской литературы 1822 г.”», оперативно напечатанные Вяземским в «Новостях литературы» (Вяземский П.А. Замечания на «Краткое обозрение русской литературы 1822 г.» // Новости литературы. 1823. № 19. С. 91). (Vyazemskiy P.A. Zamechaniya na «Kratkoe obozrenie russkoy literatury 1822 g.» // Novosti literatury. 1823. № 19. S. 91.)
17. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 94. (Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 94.)
18. Там же. С. 92. (Tam zhe. S. 92.)
19. РА. 1866. Стб. 1704 (пер. с фр. редакции журнала). (Russkiy arkhiv. 1866. Stb. 1704.)
20. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 92. (Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 92.)
21. Письмо П.А. Вяземского А.Ф. Воейкову от 25 февр. 1824 г. // Цит. по: Вяземский П.П. Собр. соч. СПб, 1893. С. 495-496. (Pis'mo P.A. Vyazemskogo A.F. Voeykovu ot 25 fevr. 1824 g. // Tsit. po: Vyazemskiy P.P. Sobr. soch. Sankt-Peterburg, 1893. S. 495-496.)
22. Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. С. 130. (Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. soch.: v 12 t. S. 130.) В 1830 г. в недостатке этих качеств критик упрекал, напр., научно-литературный журнал М.Г. Павлова «Атеней».
23. Остафьевский архив (далее ОА). Т.Ш. СПб, 1899. С. 250. (Ostaf'evskiy arkhiv. T.Sh. Sankt-Peterburg, 1899. S. 250.)
24. В этом отношении можно согласиться с утверждением Л.В. Дерюгиной, что, в отличие от журналистики, «история выводит рассматриваемое ею явление (как обретшее выражение и, следовательно, изжившее себя) из настоящего в прошлое». Но дальнейший ход ее размышлений и интерпретация ею высказываний Вяземского о соотношении истории и журналистики представляются не вполне убедительными (См.: Дерюгина Л.В. Эстетические взгляды П.А Вяземского // Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. С. 18-19.) (Sm.: Deryugina L.V Esteticheskie vzglyady P.A Vyazemskogo // Vyazemskiy P.A. Estetika i literaturnaya kritika. S. 18-19.)
25. Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. С. 14. (Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. soch.: v 12 t. S. 14.)
26. Там же. С. 15. (Tam zhe. S. 15.)
27. Там же. (Tam zhe.)
28. См. об этом подр.: Прохорова И.Е. В.В. Измайлов – издатель и журналист первой трети XIX века: дисс. … канд. филол. наук. М., 1995. С. 82-83.) (Sm. ob etom podr.: Prokhorova I.E. V.V. Izmaylov – izdatel' i zhurnalist pervoy treti XIX veka: diss. … kand. filol. nauk. Moskva, 1995. S. 82-83.)
29. «Арзамас»: в 2 кн. М., 1994. Кн. 1. С. 460. («Arzamas»: v 2 kn. Moskva, 1994. Kn.1. S. 460.)
30. Переписка А.С. Пушкина: в 2 т. М., 1982. Т. 1. С. 146. (Perepiska A.S.Pushkina: v 2 t. Moskva, 1982. T. 1. S. 146.)
31. РА. 1866. Стб. 1702. (Russkiy arkhiv. 1866.  Stb. 1702.)
32. См. об этом: Гиллельсон М.И. Неизвестные публицистические выступления П.А. Вяземского и И.В. Киреевского // Русская литература. 1966. № 4. С. 128 (цитируемые нами слова Вяземского сверены с его черновой рукописью, хранящейся в РО ИРЛИ (Ф. 309. Ед. хр. 5017. Л. 2.)). (Sm. ob etom: Gillel'son M.I. Neizvestnye publitsisticheskie vystupleniya P.A. Vyazemskogo i I.V. Kireevskogo // Russkaya literatura. 1966. № 4. S. 128.)
33. Цит. по: Вяземский П.П. Собр. соч. С. 495. (Tsit. po: Vyazemskiy P.P. Sobr. soch. S. 495.)
34. Вяземский П.А. Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 318. (Vyazemskiy P.A. Soch.: v 2 t. T. 2. S. 318.)
35. ОА. Т. II. С. 149. (Ostaf'evskiy arkhiv. T. II. S. 149.)
36. Там же. (Tam zhe.)
37. Вяземский П.А. Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 318. (Vyazemskiy P.A. Soch.: v 2 t. T. 2. S. 318.) Любопытно, что на вину цензуры в том, что «у нас журналы и не могут иметь нового цвету, кроме обертки», позднее в письме Вяземскому на рубеже 1838-1839 гг. указывал П.А. Плетнев, сообщая о начале выхода «Отечественных записок» (Плетнев П. А. Сочинения и переписка. СПб, 1885. Т. 3. С. 391). (Pletnev P. A. Sochineniya i perepiska. Sankt-Peterburg, 1885. T. 3. S. 391.)
38. ОА. Т. II. С. 166 (курсив в цитатах здесь и далее принадлежит Вяземскому). (Ostaf'evskiy arkhiv. T. II. S. 166.)
39. Вяземский П.А. Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 80. (Vyazemskiy P.A. Soch.: v 2 t. T. 2. S. 80.)
40. Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т. 1. С. 285. (Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. Soch.: v 12 t. T. 1. S. 285.)
41. Там же. С. 103. (Tam zhe. S. 103.)
42. Там же. Т. II. С. 143-144. (Tam zhe. T. II. S. 143-144.)
43. Цит. по: Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969. С. 31. (Tsit. po: Gillel'son M.I. P.A. Vyazemskiy. Zhizn' i tvorchestvo. Leningrad, 1969. S. 31.)
44. ОА. Т. I. С.107-108. (Ostaf'evskiy arkhiv. T. I. S. 107-108.)
45. Вяземский П.А. Записные книжки. М., 1992. С. 127. (Vyazemskiy P.A. Zapisnye knizhki. Moskva, 1992. S. 127.)
46. ОА. Т.II. С.148. (Ostaf'evskiy arkhiv. T. II. S. 148.)
47. Сын отечества. 1821. № 2. С. 51-54. (Syn otechestva. 1821. № 2. S. 51-54.)
48. «Арзамас». Кн. 1. С. 459. («Arzamas». Kn. 1. S. 459.)
49. Вяземский П.А. Взгляд на московскую выставку // Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. С. 177. В этой статье 1831 г. автор одним из первых в России заговорил о пользе разнообразных выставок для развития страны, причем не только экономического.(Vyazemskiy P.A. Vzglyad na moskovskuyu vystavku // Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. soch.: v 12 t. S. 177.)
50. ОА. Т. II. С. 177. (Ostaf'evskiy arkhiv. T. II. S. 177.)
51. РА. 1866. Стб. 1704-1705. (Russkiy arkhiv. 1866. Stb. 1704-1705.)
52. В острой форме эта проблема заявлена, например, в письме Вяземского к в.кн. Михаилу Павловичу в связи с ситуацией вокруг похорон А.С. Пушкина, когда разного рода «обвинения» против литераторов пушкинского круга «разгласились», а их «оправдание не могло быть гласным» (Русский архив. 1879. Кн.1. № 4. С. 398.) (Russkiy arkhiv. 1879. Kn. 1. № 4. S. 398.)
53. РА. 1868. Стб. 619. (Russkiy arkhiv. 1868. Stb. 619.)
54. Цит. по: Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский: Жизнь и творчество. С. 324-325. (Tsit. po: Gillel'son M.I. P.A. Vyazemskiy: Zhizn' i tvorchestvo. S. 324-325.)
55. Вяземский П.А. Записные книжки (1813−1848). М., 1963. С. 175. (Vyazemskiy P.A. Zapisnye knizhki (1813−1848). Moskva, 1963. S. 175.)
56. См.: ОА. Т.1. С.194. (Sm.: Ostaf'evskiy arkhiv. T. 1. S. 194.)
57. Там же. С. 289. (Tam zhe. S. 289.)
58. Вяземский П.А. Записные книжки. С. 175. (Vyazemskiy P.A. Zapisnye knizhki. S. 175.)
59. Вяземский П.А. По поводу бумаг В.А. Жуковского // Вяземский П.А. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т. 7. С. 408. (Vyazemskiy P.A. Po povodu bumag V.A. Zhukovskogo // Vyazemskiy P.A. Poln. sobr. soch.: v 12 t. T. 7. S. 408.)